Игорь Ротарь - Записки странствующего журналиста. От Донбасса до Амазонки

В коммерциализированном Ришикеше можно встретить самые разнообразные варианты ашрамов: от чрезвычайно жестких, где все члены беспрекословно выполняют волю гуру и живут в полной изоляции от окружающего мира, до мягких «туристских», где можно самостоятельно решать, сколько времени в день медитировать и изучать йогу.

Посмотрев надписи на «строгих» ашрамах: «Алкоголь, табак, кофе, чай и другие наркотики строжайше запрещены. Выход с территории разрешен только с благословения гуру», я решил не искушать судьбу и поселился в более «либеральной» обители. Но даже пребывание в таком туристическом месте помогло по-новому увидеть Индию.

Обитель располагалась в окрестностях города, в уединенном месте в джунглях на берегу Ганга. Кроме меня, здесь проживали около тридцати иностранцев. Половина из них — израильтяне (граждане Израиля почему-то очень любят Индию), столько же европейцев и американцев. Наш гуру был индус лет 35, в недавнем прошлом учитель математики. Он решил, что преподавание — «бессмысленное дело, лишь плодящее новых учителей», и обрел смысл жизни, посвятив себя духовной практике.

Подъем в ашраме — в 5 утра. После обязательного сеанса гигиены йогов (промывки особым образом полостей носа и рта) мы час медитировали на берегу Ганга. Затем следовала сорокаминутная неторопливая прогулка по окрестностям, после которой мы завтракали бананами и лепешками.

По окончании трапезы вплоть до семи часов вечера шли непрерывные занятия (час — йога, час — медитация) с двухчасовым перерывом на обед из неизвестных мне вареных растений, свежих овощей и фруктов.

То, что в ашраме не едят мясо, конечно, не было неожиданностью. Но полное отсутствие в пище перца меня, привыкшего к острым индийским специям, немало удивило.

Как объяснил гуру, любые пряности, в том числе лук и чеснок, возбуждают мозг, что неприемлемо. Ведь

контролю над эмоциями в ашраме уделяется особое внимание. Не случайно к числу обязательных упражнений, которые нам надлежало выполнять, относился десятиминутный смех — с его помощью мы учились управлять своим психическим состоянием. Другой популярной практикой был обет молчания: как правило, добровольцы решались объясняться лишь жестами неделю.

День завершался вечерними посиделками на берегу Ганга. Мы вели неторопливые философские беседы у костра и распевали под удары бубна священные индуистские песни. Такое необычное для нормального человека времяпрепровождение стало приносить свои плоды приблизительно через месяц. Деньги, карьера и другие ценности западной цивилизации казались малосущественными в этом почти нереальном для современного мира уголке земного шара.

Мне уже не казалось необычным, что тысячи европейцев переселились в этот почти средневековый город и проводят свои дни в занятиях, мягко говоря, странных для человека XXI века. Более того, меня даже перестал удивлять ответ местного жителя на вопрос о том, как пройти к храму: «Пойдешь по этой горной тропе. Километра через два пещера будет, там израильтянин живет. Давно уже живет — года два. У него и спросишь дорогу к храму.»

Во время моих путешествий по миру я познакомился и подружился со многими иностранцами, некоторые из которых были очень необычными людьми. Однако их необычность во многом показывала особенности их стран, что я и попытался показать в этих зарисовках.

Мои походы в ресторан с американской четой Юзелл я, человек не особенно религиозный, переношу как небольшое испытание. Перед началом трапезы супруги хором читают по-старославянски «Отче наш». Лоуренс произносит молитву почти без акцента. У его жены Линн повторять незнакомые с детства слова получается похуже, но смысл уловить можно.

Супруги Юзелл — новообращенные православные. И, как и всякие неофиты, они относятся к религиозным обрядам особенно трепетно: притронуться к еде до прочтения молитвы для них почти святотатство.

Еще 20 лет назад ревностный прихожанин-протестант и убежденный антикоммунист Лоуренс Юзелл практически не интересовался Россией. В Йельском университете он изучал историю Франции. А после окончания альма-матер переквалифицировался в журналисты, писал об американской системе образования.

Убеждения Ларри были очень консервативными, он даже пытался уехать добровольцем на войну во Вьетнам, чтобы «защищать идеалы свободного мира». В армию его не взяли якобы из-за плохого зрения, но, как мне кажется, в реальности совсем по другой причине: в далекой азиатской стране Белому дому нужны были отпетые головорезы, а не яйцеголовые идеалисты.