Главный редактор Кропачев С.А. - Проблемы истории массовых политических репрессий в СССР

«Он заявился в грязи новостроек, в пепле и крови «классовых врагов». Но нет ничего более далекого от истины, чем объявить его на этом основании исчадием зла. Он был неизвестностью -не в последнем счете для самого себя».

Михаил Гефтер [35] Гефтер М. Книга вторая. Смерть – гибель – убийство. М., 2000.С. 156-157.

Отправной точкой данной работы выступает тезис о том, что политическая социализация человека является одной из основных функций политической культуры. В процессе социализации человек формируется как социокультурное существо, и одновременно, являясь носителем определенной политической культуры, включается в многогранный и динамичный процесс политических отношений.

Специфический облик политической культуры определяется балансом сосуществующих устойчивых и подвижных компонент, присущих той или иной эпохе. Этот баланс образуется, с одной стороны, совокупностью относительно устойчивых во времени ценностей, установок и норм морали, а также стереотипов поведения, зафиксированных в обычаях, традициях и порой даже в законах. С другой стороны, он устанавливается в результате взаимодействия множества динамичных элементов, таких как массовые политические ориентации и настроения. Последние, в свою очередь, обусловлены характером политической системы или режима, экономическим строем, внешнеполитическими и иными обстоятельствами, влияющими на стиль и образ жизни, как рядовых граждан, так и «власти предержащей». То есть фактор «настроений масс», включая страх, становится неотъемлемым элементом политики, рассматриваемой здесь как процесс установления отношений господства и подчинения. В силу вышесказанного, продуктивным кажется подход к сталинизму как к духовнопсихологическому укладу, который порождает и постоянно воспроизводит определенный тип личности, для которого характерным становится совмещение психических установок, как палача, так и жертвы. Реалии «Большого террора» 1937-1938 гг., более известного в народе под названием «ежовщина», показали, что от репрессий не был застрахован никто, даже самые преданные режиму «опричники».

Советский Союз в эти годы являл собой, по выражению французского писателя и нобелевского лауреата Андре Жида, сочетание «самого лучшего и самого худшего»: конформизма с энтузиазмом, «великих свершений» с ростом помпезности, обоготворением Сталина и преследованием инакомыслия во всех сферах. Действительно, имя вождя в материалах XVIII съезда партии (1939 г.) встречается более 2000 раз. Румынский писатель и религиовед Мирча Элиаде подчеркивал, что советские поэты видели в Сталине «солнце или «первого или единственного». Эти образы, конечно, не трансцендентные, но, по крайней мере, сверхчеловеческие. Миф о Сталине несет в себе тоску по архетипу». [36] Элиаде М. Испытание лабиринтом // Иностранная литература. 1999.; № 4.С. 197. Французский литератор и семиотик Ролан Барт признавал, что «долгие годы Сталин как словесный объект представлял в чистом виде все словесные черты мифологического слова. В нем был и смысл, т.е. реальный, исторический Сталин; и означающее, т.е. ритуальное прославление Сталина, фатальная природность тех эпитетов, которыми окружалось его имя; и означаемое, т.е. интенция к ортодоксии, дисциплине и единству, адресно направленная коммунистическими партиями на определенную ситуацию; и, наконец, значение, т.е. Сталин сакрализованный, чьи исторические определяющие черты переосмыслены в природном духе, сублимированы под именем Гениальности, чего-то иррационально-невыразимого». [37] Барт Р. Мифологии. М., 1996. С. 274.

Сдвиги в политической жизни общества во второй половине 1930-х гг. и, прежде всего, утверждение в обществе сталинской интерпретации марксизма-ленинизма, идеологии вождизма и культового сознания, усиление государственно-патриотических начал и соответствующее оформление государственных традиций и символов, неразрывно связанных с именем Сталина, наглядно отразили смещение акцентов с мертвого вождя на живого. При этом возвращение к государственно-патриотическим устоям способствовало консолидации общественного мнения в стране и примирению с режимом. Формирование нового советского патриотизма проходило под лозунгом «вобрать в себя лучшие традиции русской истории», а наиболее массовой аудиторией для средств патриотической и во многом милитаристской пропаганды в эти годы становится советская молодежь. Подобная пропаганда, выступавшая существенным фактором политической социализации подрастающего поколения, постепенно становилась элементом самоидентификации советских людей, культивировавших психологию «осажденной крепости». [38] Никонова О.Ю. Инструментализация военного опыта в СССР в межвоенный период // Человек и война (Война как явление культуры). Сборник статей. М.,2001 С.378,380-381,389,395.