Борис Галанов - Илья Ильф и Евгений Петров

В жизни редакции «Гудка» коллектив четвертой полосы тоже считался застрельщиком борьбы против газетных штампов и рутины. В просторной комнате литературных правщиков висела грозная стенная газета «Сопли и вопли». Петров вспоминает ее в предисловии к «Записным книжкам» Ильфа. Это была своего рода внутренняя «четвертая полоса». Сотрудники других отделов серьезно ее побаивались. И не без оснований. Неточности, небрежности, неграмотности, проскользнувшие в очередной номер «Гудка», подвергались беспощадному осмеянию. Как и Никифор Ляпис, певец «Гаврилиады», авторы плохих статей и заметок могли увидеть свои сочинения на стене в густой траурной кайме. А после того как редакционные остроумцы вычитали в письме литературного консультанта молодому поэту фразу: «У вас вполне грамотные для начинающего стихи и даже попадаются приличные мысли», многие заметки стали помещаться в стенной газете под рубрикой «Приличные мысли».

Однако редактирование смешной стенной газеты не было для Ильфа и Петрова только веселым развлечением. С этого начиналась борьба против халтурщиков и приспособленцев, которых потом, на протяжении своего творческого пути, они будут клеймить всеми доступными средствами в книгах, газетах и журналах. И в комнате четвертой полосы далеко не всегда царила приятная атмосфера остроумия. Это надо иметь в виду, читая в воспоминаниях друзей Ильфа и Петрова о том, что дух четвертой полосы жил в «Двенадцати стульях». В вещах принципиальных Ильф и Петров были непримиримы. От них доставалось не только прототипам анекдотически неграмотного Никифора Ляписа, когда, бродя по редакции, они неосторожно заглядывали к зубастым литобработчикам, но и товарищам по «Гудку», людям для Ильфа и Петрова небезразличным, чей талант они не могли не ценить. А. Эрлих, вспоминая годы работы в «Гудке» и в «Правде» (журнал «Знамя», 1958, № 8), приводит, например, такой случай. Михаил Булгаков внутренне противился новому и, сотрудничая в «Гудке», менее других поддавался благотворному влиянию газетной политической школы. В 1925 году альманах «Недра» опубликовал его повести-памфлеты «Дьяволиада» и «Роковые яйца». В них объектом сатирического осмеяния оказалась новая советская действительность. Литературная молодежь «Гудка» встретила повести своего товарища неодобрительно. В комнате четвертой полосы сотрудники со всех сторон обступили Булгакова и в самых язвительных выражениях комментировали его творчество. Вдруг Ильф сказал:

— Ну, что вы все скопом напали на Мишу? Что вы хотите от него?

А когда присутствующие удивленно замолчали, Ильф нанес свой удар:

— Миша только-только, скрепя сердце, примирился с освобождением крестьян от крепостной зависимости, а вы хотите, чтоб он сразу стал бойцом социалистической революции!.. Подождать надо!

Оценивая сейчас значение четвертой полосы для газеты и ее роль в борьбе за восстановление железнодорожного хозяйства и укрепление дисциплины на транспорте, нужно сказать, что у четвертой полосы были не только свои бесспорные завоевания, но и свои бесспорные просчеты.

Она делалась руками молодых, остроумных работников. Все они дружно жаждали искоренить существующие на транспорте недостатки — быстро, энергично — и не скупились на негодующие выражения. Заголовки «Кипяток за шиворот», «По загривку», «Шайкой по черепу» тоже постоянно мелькали в газете. Характерно, что рабкоры «Гудка», горячо одобрявшие критическое направление «четвертой странички» и искренне считавшие, что она «не нужна лишь тем, кто на нее попадает», не раз упрекали сотрудников четвертой полосы то за чрезмерное балагурство, то за излишнюю грубость. На первом всесоюзном съезде рабкоров «Гудка» несколько ораторов специально просили не доводить читательские письма «злющей» редакционной обработкой до «звериного рычания». Вообще в дискуссиях о характере и направлении четвертой полосы, которые часто велись на страницах «Гудка», все настойчивее высказывались пожелания, чтобы газета глубже, масштабнее освещала рабочий быт, не увлекалась бы критикой ради критики, училась у хорошего и в каждом вопросе, отыскивая истину, потом билась за нее.

Об этих недостатках четвертой полосы важно сказать, потому что в ранних фельетонах Ильфа и Петрова, написанных ими порознь, веселое и несколько легковесное осмеяние быта нередко мешало охватывать картину в целом. Давила «тирания мелочей». Конечно, Ильф и Петров очень многим были обязаны рабкоровским письмам. Это тот драгоценный материал, которым писатель не вправе пренебрегать. В 1928 году, после появления «Зависти» Юрия Олеши, «Гудок» отозвался на выход книги рецензией. В ней, между прочим, говорилось: «Хорошо прочитайте роман Олеши, перечитайте несколько его фельетонов... Кто знает, был бы у русской литературы Юрий Олеша, если бы ему не передал накопленный опыт «Зубило». Ильфу и Петрову письма рабкоров «Гудка» тоже помогали лучше узнать большой мир с большими делами и маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В большой железнодорожной державе разгоралось соревнование за ускорение пробега поездов и за увеличение грузооборота. А в малом мире какой-нибудь помощник дежурного на одном из участков Рязано-Уральской железной дороги всю ночь стриг в общежитии собственных овец и не хотел впустить в барак рабочих, пришедших с дежурства. Однако для большой формы сатирического романа кругозор «Инжектора» и «Паровозника» уже становился узким. Он становился узким и для четвертой полосы. Ведь «Инжектор» умел сатирически видеть, но редко поднимался до оценок и обобщений. Зато Ильфа и Петрова он щедро вооружал фактами на будущее. Как писатели они набирали силу изо дня в день, трудясь над такими заметками. В них были заключены краски, темы, образы многих тогда же написанных фельетонов и еще не написанных и пока даже не задуманных романов.