Стивен Поттс - Второе нашествие марксиан - Беллетристика братьев Стругацких

В частности, как авторы научной фантастики, они критиковали неправильное использование науки, особенно технологии и поиска нового, гибельный подход к неизвестному, трату человеческих умов и жизней. Их проза полна ученых, чья научная карьера была разрушена тем, что они стали бюрократами — от мягкого случая Юрковского в повести «Стажеры» до образа Странника/Экселенца/Сикорски в романах «Обитаемый остров» и «Жук в муравейнике». Ученый в идеале — интуитивный сторонник прогресса, использующий воображение, видение, экспертизу для расширения и улучшения человеческого мира; бюрократ же, с другой стороны, живет, чтобы ограничивать, сужать, сохранять статус-кво. Немногие изменения могут быть трагичнее, чем последний поступок бывшего ученого Сикорски, убивающего Абалкина из страха непознанного.

Наивысшей важностью для Стругацких отмечена связь науки и морали: расширение знания должно служить лучшим интересам человечества. Это отношение выражено в том, что Дарко Сувин назвал их «кредо».

«[Научная фантастика] — литература, имеющая дело с этикой и ответственностью ученого […], с тем, что те, в чьих руках находится реализация высших достижений человеческого знания, чувствуют и как они относятся к своей работе […] Каждый ученый должен быть революционным гуманистом, в противном случае инерция истории приведет его в число безответственных негодяев, ведущих мир к разрушению».

Термин «революционный гуманист» показателен. Если Стругацкие часто относятся критически к аспектам советского общества — бюрократической неподатливости и неэффективности, милитаризму и полицейскому преследованию (черты, не уникальные для советской системы) — они все еще решительно марксисты в своем идеализме. Они продолжают надеяться на мировое социалистическое государство, объединившееся в мире, процветании и социальном прогрессе, — бесклассовое, эгалитарное и несостязательное. Аркадий Стругацкий однажды заметил в интервью «People's World»:

«Я никогда не сомневался в правильности коммунистических идей, хотя я и не член партии… Я знаком и с другими философиями, но ни одна не отвечает моим требованиям так, как коммунизм».

Даже если это заявление было сделано по дипломатическим или ироническим соображениям, оно не опровергает присущей произведениям братьев Стругацких склонности к лучшим надеждам марксизма. Несмотря на их возрастающие сомнения в человеческих возможностях и либеральный гуманизм в центре их философии, трудно понять, как кто-то (находящийся по любую сторону идеологического барьера) может назвать их диссидентами.

Если они, с точки зрения советских верхов, и были в чем-то виновны, так это в неортодоксальности, с которой они проповедовали свои ценности, а также в вынужденном, но растущем скептицизме, по отношению как к системе — за ее внутренний консерватизм, так и к массам — за их податливость. Как уже замечалось, наиболее явная критика Стругацких последовала за их сатирическими произведениями конца 1960-х, в которых они наиболее близко по стилю подошли к официально разрешенной сатире «Крокодила». Это был также период между романами «Хищные вещи века» и «Обитаемый остров», когда противоречия в творчестве братьев Стругацких принимали в советской критике преувеличенные размеры, и когда у них были наибольшие сложности с публикациями своих произведений отдельным изданием; ни «Улитка на склоне», ни «Гадкие лебеди» не появились в их родной стране книжным изданием. Но эти произведения — не самые политически противоречивые из их работ. «Сказка о Тройке» критиковала бюрократию не менее резко, чем «Улитка на склоне», а «Гадкие лебеди», хотя и выделяются больше своим грубым реализмом, нежели критикой советской системы, которую проще найти в более поздних произведениях — «Обитаемый остров» и «За миллиард лет до конца света».

Если у этих двух произведений, «запрещенных цензурой», — «Гадкие лебеди» и «Улитка на склоне» и есть что-то общее, помимо предположения, что революционные изменения могут произойти только за счет отказа от гуманности, это мрачность их видения. Фактически, многие из тех, кто сильнее всего критиковали Стругацких (из тех, кого приводит в своей библиографии Сувин) специально отмечали двусмысленность — по их мнению — и пессимизм этих произведений. Поразительно, насколько их обвинения схожи с теми, которые в то же время американские консервативные критики выдвигали против нашей неортодоксальной литературы 1960-х, или — ближе к теме — к тем, которые «старая гвардия» американской научной фантастики выдвигала против «новой волны» десятилетия.