Вадим Цымбурский - Недоверие к миропорядку и скука мировой революции

Я здесь бы должен добавить, что помимо прочего эта школа в своем изложении истории Запада обнаруживает замечательную однобокость, игнорирующую существование динамик, перекрывающихся социально-экономической, но не выводимых из нее. Так, неомарксисты разделяют с множеством либералов трактовку евро-атлантической истории в виде цепи торговых, позднее торгово-промышленных талассократий и финансовых гегемоний, протянувшуюся от Венеции (и Генуи) через Португалию и Нидерланды к "владычице мира" Британии и, наконец, к США как держателю униполярного, планетарного порядка. Неомарксисты и либералы как бы не замечают, что в судьбах Европы XIX века Британия (несмотря на славу Ватерлоо) играла крайне ограниченную роль, оставшись со своей "блестящей изоляцией" в стороне от крупнейших, обвальных изменений в балансе тогдашней метрополии Запада — от заката Австрии и возвышения в Центральной Европе Второго рейха, притянувшего под свою руку Вену и показавшего явное военное превосходство над разгромленной им Францией. Хороша же "владычица мира", опомнившаяся, когда германские военные советники уже сидели в Стамбуле, а железная дорога из Берлина потянулась к Багдаду!

Наоборот, неомарксисты, как и либералы, не видят той второй функциональной генеалогии, внутри которой США (и Британии) в противостоянии Второму и Третьему рейхам, а затем и Советскому Союзу времен Ялтинской системы наследуют вовсе не Венеции, не Генуи, не Португалии и не Нидерландам, а Франции как силовому центру Западной Европы, выходящему на Атлантику и пребывающему в постоянной геостратегической тяжбе с другим центром Европы, восточным, зарейнским — сперва со священной Римской империей (Австрией), а потом с объединенной Германией.

Эта идущая из Средневековья геостратегическая биполярность Запада выросла в биполярность мировую вовсе не через колониальное строительство морских и торговых гегемоний, но сперва через втягивание России в европейский баланс на стороне хиреющей Австрии; потом — через распрю русских с немцами за "австрийское наследство", за статус восточного центра в Европе; через размалывание германской мощи между Россией и заступившим место Франции англо-американского блоком; и наконец, через окончательное смещение восточного центра после Ялты и Потсдама за пределы коренной Европы и трансформацией этого центра во внешнего врага западной цивилизации. Именно через эти геостратегические стадии, игнорируемые как либерализмом, так и неомарксизмом, проходил "эмбриогенез" нынешнего квазиуниполярного, "объединенного мира" — с Западом как его средоточием, но и с непременной фигурой некоего периферийного или полупериферийного врага как поводом для консолидирующей мировой тревоги.

Да, англосаксам удалось — или пришлось? — сплавить в XX–XXI веках две генеалогические линии, которые веками тянулись, не сливаясь: преемственность центров, повелевающих морями и орудующих финансами с преемственностью геостратегических "столпов" Запада, примыкающих к Атлантике. Но этот очевидный факт как бы подытоживающий, замыкающий два плана эволюции романо-германского Основного Человечества, не оправдание для тех благоглупостей, которые позволяли себе неомарксисты в 1970-1980-х, предрекая, что в недалеком будущем кубок гегемонии перейдет от перенапрягшихся США к очередному экономическому чемпиону — Японии, подобно тому, как когда-то он перекочевывал от венецианцев к португальцам и голландцам. Конечно, экономического кризиса 1990-х, тряхнувшего Японию, тридцать лет назад было не представить. Но разве не было уже тогда понятно, что Япония никогда не потянула бы роль силового центра Запада и не обеспечила бы функционирования "объединенного мира", в том числе и его геоэкономики, в немалой мере живущей за счет планетарного пастырства американцев. В этом смысле совершенно справедливы сочувственно приводимые Межуевым предупреждения Найла Фергюсона на счет часа аполярности, который грозил бы наступить в мире с надломом США, обрушивая, в частности, многие ставшие привычными геоэкономические схемы и практики.

Цивилизационная парадигма — рассмотрение мира, где мы живем, как одного из миров, выстраивавшихся разными Основными Человечествами, — не должна быть отождествляема ни с доктриной "столкновения цивилизаций" a la вульгарный Хантингтон 1990-х, ни с культурологическим стебом о "диалоге цивилизаций" и их "симфонии". Конечно же, эта парадигма должна включать особый род культурологии, связанный прежде всего с анализом множеств псевдоморфозных явлений "объединенного мира", которые внутренне воплощают напряжение между западными формами и инородными смыслами и функциями, соотносимыми с памятью чужих сакральных вертикалей (замечательный пример такого анализа — статья Межуева о судьбах русского рока). Но в то же время она обязана выступать как программа исследований политологических, военных, миро-экономических и т. д., многие из которых так или иначе соприкасаются с проблематикой Революции [1] Например, совершенно не оценено, что "цветные революции" показали свою политтехнологическую результативность в "лимитрофных" странах с размытой промежуточной цивилизационной идентичностью, чьи общества завышенно ценят западное признание, и, напротив, абсолютную свою нереализуемость на платформах Основных Человечеств, для которых евро-атлантические авторитеты достаточно подозрительны (случай, например, Ирана, но также и России). .