Вацлав Гавел - О ненависти [Публикация ж.Знамя 1991-6]

Прежде всего необходимо иметь в виду, что на территории Центральной и Восточной Европы перемешано много разных наций и этнических групп, так что с большим трудом можно было бы вообразить какие-то идеальные границы, однозначно отделяющие друг от друга места их обитания. Здесь много национальных меньшинств и меньшинств внутри этих меньшинств, границы зачастую весьма условны, короче говоря, это своего рода международный общий котел. У здешних народов было мало исторических; возможностей для обретения политической самобытности и собственной государственности: на протяжении столетий они жили под Австро- Венгерской монархией, после кратких межвоенных пауз тем или иным способом были подчинены Гитлеру, а затем или вскоре после того — Сталину, На процессы, которые у западноевропейских народов заняли целые десятилетия' и столетия, большинству центральноевропейских народов было отпущено всего лишь двадцать межвоенных лет.

В их коллективном подсознании оправданно присутствует ощущение исторической несправедливости. Гипертрофированное чувство обиды, характерное для ненависти, может здесь поэтому вполне- логично найти благоприятные условия возникновения и развития.

Тоталитарная система, которая долгие годы господствовала в большинстве этих стран, кроме всего прочего отличалась тенденцией все сделать одинаковым, уравнять, унифицировать, ради чего десятилетиями последовательно подавлялась всякая самобытность и, если хотите, «ина- кость» порабощенных народов. Начиная со структуры государственного управления и кончая звездами на крышах—все было одинаковое, импортированное из Советского Союза. Стоит ли удивляться, что, когда эти народы избавились от тоталитарной системы, они с небывалой остротой узрели друг в друге эту неожиданно освобожденную «инакость»? И надо ли удивляться, если эта долгие годы не обнаруживавшая себя, а поэтому достаточно не прочувствованная и не осмысленная «инакость» могла показаться странной? Избавившись от униформы и сбросив маски, которые были нам навязаны, мы, собственно, впервые видим истинные лица друг друга. Происходит нечто вроде шока от «инакости». А тем самым создаются и благоприятные условия для возникновения коллективного отпора, который при определенных обстоятельствах может перерасти и в коллективную ненависть.

У народов на этом пространстве просто не было достаточно времени, чтобы их государственное существование достигло зрелости, не было достаточно времени, чтобы привыкнуть к политической «инакости» друг друга.

И снова напрашивается сравнение с ребенком: во многих отношениях у этих народов просто не хватило времени, чтобы политически повзрослеть.

После всего, что они пережили, эти народы испытывают потребность как можно быстрее сделать очевидным сам факт своего существования, добиться признания и оценки. Они просто-напросто хотят, чтобы все о них узнали, чтобы мир с ними считался, чтобы была признана их «инакость». И в то же время, еще не будучи полностью уверенными в себе и в том, что они уже достигли признания, они нервозно поглядывают друг на друга и терзаются сомнениями: не отнимают ли другие народы, обнаружившие вдруг такую непохожесть на них, частицу признания, которая должна была бы принадлежать им самим?

Тоталитарная система в этой части Европы долгие годы подавляла гражданскую самостоятельность и самобытность людей, стремилась превратить их в послушные детали своей машины. Недостаток гражданской культуры, которую эта система так настойчиво изничтожала, и упадок морали под воздействием угнетения неизбежно привели к возникновению неосторожных обобщений, всегда сопутствующих национальной нетерпимости. Ибо уважение к правам человека, не приемлющее принцип коллективной ответственности, есть выражение определенного уровня гражданской культуры.

Я надеюсь, что из этого краткого и по необходимости упрощенного изложения тем не менее понятно, что в нашей части Европы действительно существуют подходящие условия для возникновения национальной нетерпимости или даже ненависти.

Здесь, впрочем, есть и еще один важный фактор. Вслед за первоначальной радостью освобождения неизбежно наступает фаза разочарования и депрессии; именно теперь, когда можно обо всем сказать правду и все назвать своими именами, выявляется весь ужас наследия, оставленного нам тоталитарной системой, и мы понимаем, как долго и трудно придется избавляться от него.