Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

«Разгрузка» этапа — совковыми лопатами, в противогазах — окончилась нашим бунтом и злобной схваткой заключенных с конвоем. Схватка — само собою, остервенелой резней ошалевших вертухаев с захватившими их и вовсе обезумевшими зэками. Прибыли части карателей. От их расправы мы, несколько работяг из кессонщиков, ушли обратно на одну из барж. Там нас нашли десантники Волжской военной флотилии. Они перевели меня с товарищами на свое судно. Позднее прокуратура флотилии этапировала нашу группу в Арктику. И там «потеряла», уведя от расстрела, к которому мы все были заочно приговорены…

И вот теперь мы с Иваном Павловичем Алексахиным по несвойственной обоим наивности приняли ХХ съезд компартии чуть ли не за светлое начало русской демократии. Решились. И попытались возбудить уголовное дело «…по факту массового изуверского убийства советских солдат–штрафников, отстоявших Сталинград, удушением их и голодом в танках нефтеналивных барж…». Попытка обошлась Алексахину инсультом, мне — новой ссылкой и обидной невозможностью встретиться с Карлом, гостившим у своей московской бабушки Катерины. А ведь добрую часть времени он успел провести и в доме моих стариков на Разгуляе.

Встречи с ними были для Карла особенно интересны и дороги. Именно старики были единственным живым связующим звеном его — внука — с безвозвратно ушедшей жизнью его бабушки и деда в России. И с годами эта их, казалось бы, стремительно отлетевшая в небытие жизнь все более и более волновала его воображение. Ведь именно в страшной «Московии» проходила их молодость, несмотря ни на что, по–своему счастливая, даже блистательная. Там их любовь завязалась, расцвела. Но там же мертвой петлей затянулась их трагедия. Оттуда и цепь несчастий потянулась к Эмилю, сыну их, и к нему, Карлу, тоже…

Узнать все, даже самые мельчайшие и пусть малозначащие, подробности о бабушке и деде стремился он страстно. Считая собственную свою жизнь, как, впрочем, и отцовскую, неудачной и интереса не стоящей, все, что касалось его стариков, было ему интересно и волновало его. И когда бабушка стала рассказывать о прошлом Катерины и Густава, он был восхищен и поражен ее осведомленностью. И понял: она была, конечно, «подхлестнута» его интересом к ее воспоминаниям; она, конечно же, обладала необычно всеохватной и, вовсе уже не по возрасту, острейшей памятью — а возраст–то ее был куда как почтенен! И наконец, она поняла, что дожила до часа, когда случилась возможность полностью, до дна освободиться от столетие наполнявшего ее груза фактов и впечатлений ее времени!

С первых рассказов ее отметил он зоркое, старостью не затуманенное фотографическое видение ею мельчайших деталей ушедшего времени, уходящих корнями в девяностые годы ХIХ века. Бабушка почувствовала это. Отсюда — каскады событий и фактов. Отсюда же стремление поделиться ими… И мое сожаление о том, что я «проездил» последний бабушкин рассказ о самых близких мне людях. Отсутствие мое на этом пиру памяти — кара мне, возмездие за затянувшееся молчание мое о «бакинском этапе». Поделом мне…

В начале лета 1958 года от моего коллеги и тогда уже друга Косюшки узнал с опозданием: по просьбе маршала К. А. Мерецкова, верного почитателя Екатерины Васильевны, было сделано все, чтобы тетка моя и ее внезапно «воскресший» внук могли спокойно, без сопровождения «мусорняка», побыть вместе все то время, что им обоим предоставлено было его величеством провидением. Я уже знал, что после массовой экзекуции 1953 года в подвалах штаба Московского военного округа жалкие ошметки этого «воинства» и без того вели себя ниже травы, тише воды. Тем не менее я был очень признателен Кириллу афанасьевичу (тогда еще не знавшему меня) за его хлопоты.

Карл Густав–младший не раз звонил нам на Алтай от своей бабушки. Мы разговаривали с ним на еще нормальном, не сжеванном окончательно блатной феней русском языке. Он знал русский язык в совершенстве. «От деда!» — с гордостью объяснил. Почему–то именно чистота его языка особенно поразила меня в этих телефонных разговорах. А ведь с легкой руки «шестидесятников» великий и могучий уже начал стремительно вырождаться в тюремную феню…

Я со своей женой и с двумя малышами вернулся в Москву в марте 1958 года, снова освобожденный Никитой Хрущевым. Тетка Катерина очень старательно пыталась рассказывать нам о встречах с внуком. К несчастью, она была уже тяжко больна. Почти ничего не видела. Даже «егерской формы» своего внука, заочно ею полюбившейся. Но тем не менее она изо всех оставшихся у нее сил старалась передать характер ее бесед с Карлом. Это ей почти не удавалось. Тем не менее она почти сумела передать нам его рассказ с подробностями семидесятипятилетнего юбилея маршала.