Рене Нюберг - Последний поезд в Москву

Мой одноклассник Кристиан Бьорклунд, в свою очередь, вспоминает выражение, однажды сорвавшееся с языка пастора немецкой общины, преподавателя религии в старших классах Герта Зентске [14]: “Тут вам не еврейская школа!” Преподаватель был возмущен шумом и беспорядком в классе. Кстати, под “еврейской школой” изначально имелась в виду синагога, называвшаяся на идиш “шуль”, дословно – “школа”, где дети громко повторяли за меламедом строки из Торы [15]. Родившийся в Бреслау Зентске был типичным протестантским пастором, не терпевшим беспорядка.

Кристиан впоследствии употребил это выражение в Германии – беседа тут же оборвалась. Современные немцы цепенеют, когда кто-то отклоняется от проторенной политически корректной тропы. Корректность – их отличительная черта. Особенно это касается евреев и всего, что связано с еврейством.

Мы с сестрой ходили в немецкую школу – без преувеличения лучшую языковую школу Хельсинки и превосходное образовательное учреждение. Помимо финского аттестата выпускники получали немецкий аттестат.

Школьником я мало об этом задумывался, но впоследствии заинтересовался причинами, которыми был продиктован родительский выбор. Родители объясняли его компромиссом между финской и шведской школами. Уже гораздо позже, когда мама была сильно в годах, я спросил, не из мести ли своему отцу она определила меня в немецкую школу. Мама, конечно, отрицала это. Однако ей самой посещение немецкой школы, по ее собственным словам, было неприятно. А мамин младший брат, по воспоминаниям моего кузена Гилеля Токациера, и в 1950-х годах не покупал даже немецких карандашей [16].

Лучшим моим школьным другом был Герд Векстрём, сын бывшего эсэсовца. Бывшим эсэсовцем был и наш сосед – для послевоенного Хельсинки это не редкость.

Со школьных времен врезался в память эпизод, когда Герд показал мне небольшой вымпел со свастикой, хранившийся в комоде. Не то чтобы меня это ужаснуло, просто запомнилось.

С Гердом мы были неразлучны, и когда в школьные годы влипали в истории, родителей наших вместе вызывали к директору. Как-то весной мы прогуляли пару дней – подрабатывали в порту, после чего нас поймали с поличным. Классная руководительница попеняла матери за мое отвратительное поведение, и это стало большой ошибкой. По словам отца Герда, моя мать ощерилась, точно львица, и спросила ледяным тоном: “Фрау Кюн, а у вас много детей?” Она прекрасно знала, что наша классная не замужем – таков был удел многих немок после войны.

Отец Герда – из тех редких финских эсэсовцев, которые осенью 1944-го перешли на сторону Германии. Он вернулся после войны в Хельсинки с женой-австрийкой и родившимся в Граце Гердом, был осужден за дезертирство и разжалован. Тор-Бьорн Векстрём был также одним из тех редких финских эсэсовцев, чье имя упоминается в связи с особой жестокостью немецкой армии на Восточном фронте [17].

У отца тоже имелся знакомый эсэсовец – Унто Парвилахти. Он как-то провел вечер, затянувшийся за полночь, у нас дома на улице Линнанкоскенкату. Это был 1956 год, Парвилахти только что освободился из советского лагеря, в который попал осенью 1945-го. Финский министр внутренних дел Юрьо Лейно по требованию советской контрольной комиссии выдал СССР Парвилахти в группе из 25 человек. Там были и русские эмигранты, и люди без гражданства. Их называли “группа узников Лейно”.

Я хорошо запомнил этот визит. Хотя меня и прогнали спать, я подслушивал под дверью. А вот мама, напротив, совершенно забыла о нем (позднее я у нее спрашивал).

Парвилахти, в прошлом носивший фамилию Боман, ровесник отца. Во время Зимней войны они вместе служили в 36-й летной эскадрилье, базировавшейся на аэродроме Хельсинки-Малми. Парвилахти был одним из наиболее известных эсэсовцев и возглавлял отдел связи финского добровольческого батальона СС в Берлине. Его книга “Сады Берии” произвела фурор – это был один из первых рассказов очевидцев о сталинском ГУЛАГе.

Я перечитал “Сады Берии” в 2002-м. Тогда я, будучи послом в Москве, отправился в командировку в Норильск – затерянный в арктической тундре город шахтеров и металлообработчиков. А летел я туда на самолете, принадлежавшем Александру Хлопонину – губернатору Таймыра, а позднее – Красноярского края. Из-за “черной пурги” мы не смогли добраться до точки назначения и приземлились в Игарке. Хлопонин с подчиненными полетел в Норильск на вертолете, меня же из-за неопределенности с транспортом оставили в Игарке, заключенных которой Парвилахти описывает в своей книге.