Александр Яковлев - Сумерки

Мы во многом остаемся рабами утопий. Вплоть до середины 50-х годов прошлого столетия еще действовала завороженность заявленной целью. Было еще далеко до понимания ее утопического характера. Человек еще карабкался по каменистым уступам к новому знанию, раздирая руки в кровь. Его еще удерживал в своем плену фанатизм веры в завтра, диктующий свою логику поведения. Отсюда вытекал и характер власти — власти произвола. Советские правители в силу своего невежества и самоуверенности были убеждены, что именно они дают указания ветру, в какую сторону ему дуть, грому — когда греметь, молнии — когда сверкать. А вот сомнения инакомыслящих полагались предательством.

В российской действительности догматизм, как идеологическая основа тоталитаризма и авторитаризма, веками культивировался в качестве нормы мышления и идеала одновременно. Культивировался не только властями и церковью, что понятно, но и светской, и клерикальной оппозицией, ересью, а в позднейшее время во многом и интеллигенцией. Пожалуй, никто не подпадал под влияние авторитарных идей с такой субъективной готовностью, как интеллигенция. Она была не просто крайне малочисленна для столь обширной державы, но в значительной ее части оказалась маргинальным сословием. Разночинцы — вот кто составлял к концу XIX века ее ядро. Люди небогатые, с трудом получившие образование, практически лишенные по царской сословной системе тех гражданских и личных прав, которые бы соответствовали их интеллектуальному и образовательному уровню, их кругозору и социальным притязаниям. Люди очень часто с тяжелейшей личной судьбой. Сами, нахлебавшись унижений, они хорошо понимали и положение простого люда. Но террористический характер действий, которые взяла на вооружение радикальная интеллигенция, чтобы изменить ход российской истории, был ошибочным, бессмысленным.

Вспомним еще раз такие заметные явления российской истории, как нечаевщина, ткачевщина, народничество, анархизм. Их лидеры звали к топору, террору, к борьбе с властями любыми средствами. Взращивалась губительная нетерпимость. На эту почву и пал марксизм в России. Марксизм, который был пропитан революционаризмом, идеологией насилия, рецептами прямолинейных решений, завораживающих утопий, что и делало его особенно близким тем настроениям, которые доминировали в России. Из этой смеси вылупился большевизм, который сполна использовал российское наследие, доведя общество до кровавых судорог. Причем при «громких аплодисментах» толпы. Впрочем, еще Достоевский говорил, что бунтовщики не могут вынести своей свободы и ищут, перед кем преклониться. И в этом идолопоклонстве перестают быть людьми и становятся пресмыкающимися.

Конечно, сыграло свою роль и то, что народ России, измученный тысячелетней нищетой, бесконечными унижениями, был настолько одурманен и сбит с толку обещаниями скорого земного рая, что оказался глухим к собственным сомнениям, поверил в ложь — ему безмерно хотелось достичь лучшей жизни во что бы то ни стало. На этом и сыграла марксистско-ленинская люмпенская идеология насилия, сыграла беспредельно подло.

И до эпохи большевизма народу не было сладко. В XVI веке Россия воевала 43 года, в XVII — 48, в XVIII — 56, в XIX веке — более 30. В XX веке редкий год был мирным. И до сих пор воюем. Эта трагедия России не могла не оставить своего тяжелейшего следа в психологии народа, в его генетическом фонде, в самом сознании людей, привыкших к рабству и свыкшихся с постоянной и разрушительной военизацией сознания.

Авторитарное сознание — болезнь опасная. Не настиг бы нас снова страх, который держал общество в своих когтях многие годы. Мы, русскоазиаты, привыкли радоваться бесконечному великодушию власти: не посадили в тюрьму — радуемся, не выгнали из квартиры — бьем поклоны, выдали заработанные тобой же деньги — снова восторгаемся, не избили в милиции — восхищаемся. Приказали снова петь гимн партии большевиков, опять же радуемся — все же не похоронный марш. Впрочем, по истокам своим — похоронный. Быстро привыкаем к унижениям человеческого достоинства и нарушениям прав личности, привыкаем к хамскому поведению чиновников. И радуемся, что не тебя, а других оскорбили и облили навозной жижей.

Такова психологическая инерция затянувшегося духовного рабства. Подобная психология — питательная почва для продолжения гражданской войны, порожденной контрреволюцией 1917 года. Хотя на рубеже веков она обрела другие формы — бюрократического произвола, компроматного доносительства, грабежа народа чиновничеством, роста фашистского экстремизма.