Александр Яковлев - Выступления [Сборник]

Не знал самого главного: существа их взглядов, работ и концепций, гражданских, политических, художественных позиций. А за пределами пяти-шести имен чаще всего не знал никого и ничего.

В массе своей люди не понимали, что такое диссидент и диссидентство. Коварно подобранное иностранное слово психологически создавало впечатление связанности лиц, которых так называют, с чем-то враждебным: с империализмом и сионизмом, НАТО и ЦРУ, вообще с чем-то международно-космополитически-нехорошим.

Диссидентство многообразно. На одном полюсе — творцы, мыслители, художники. На другом — местные правоборцы, «чудаки», часто просто неуживчивые, «конфликтные» люди. Такие есть в каждом коллективе, каждой деревне или поселке и уж, конечно, в городах. С позиций начальства такие люди очень «неудобны». С подобным отношением мы встречаемся и сегодня. Местные начальники не любят вольнодумцев и безнаказанно нарушают конституционные права человека.

Из этих разных жизненных представлений и составляется в общественном сознании образ диссидента. И выпадает из этого образа самый распространенный, наименее известный и потенциально весьма важный для общества тип иначе думающего. Это — люди, отмеченные способностями и знаниями, нравственностью и гражданской активностью. Люди, которым действительно было что сказать согражданам, но как раз по этой причине они и преследовались.

Именно обоснованность выводов, здравость предложений и выдавались за антисоветизм. И коль скоро сегодня соглашаемся с очевидностью такого анализа, то должны согласиться и с другим: те, кто с риском для себя и своей семьи высказывали свои мысли, возможно, и были по-своему чудаками, но уж без всяких сомнений — настоящими патриотами.

Я думаю, несправедливо считать, что политика преследований была направлена только против свободомыслящей части писателей, художников, ученых, творческой интеллигенции вообще. Она была нацелена вообще против всего самостоятельного, инициативного, самобытного, ищущего. Так убивалась любая новая мысль.

И в числе тяжелых ее жертв — например, хозяйственные кадры.

Трагедия новаторов экономики в том, что они просто не могли успешно действовать, ничего не нарушая. Начиная работать по-настоящему, они немедленно показывали одним своим примером новые возможности, искусственно загоняемые под спуд. И подвести их под уголовное наказание ничего не стоило. И в этом случае наказывалось стремление к инициативе и самостоятельности.

Экономическая глава диссидентства, в отличие от других, еще нуждается в подробном анализе.

Еще предстоит открыть десятки и сотни людей всех направлений деятельности и мысли. Открыть и с горечью понять, как много из того, над чем мучаемся еще сегодня, было проанализировано, понятно, осмыслено и десять, и двадцать, и тридцать, а кое-что — и 50–60 и более лет назад.

Преследования свободомыслия и инициативы обернулись и другим грозным явлением. Нарастали равнодушие, апатия, пассивность. Укреплялась двойная мораль. Шел распад общественных связей. Все это вело к тому, что многие болезни нравственного, социального, технологического, хозяйственного порядка стали загоняться вглубь. Плоды этого мы пожинаем сегодня.

Преследования инакомыслящих культивировали приспособленчество, цинизм, атмосферу всеобщего притворства.

Стоит ли удивляться, что в такой атмосфере стали возможны те научные, хозяйственные, управленческие решения, что обернулись Чернобылем, гибелью Арала, взрывами нефтепроводов, производством тысяч никому не нужных танков и самолетов, гибелью российской деревни и многим другим.

Поэтому тяжесть преступлений большевистского режима не только в гибели миллионов невинных людей, трагедиях их семей, создании обстановки зловещего страха. Она еще и в том, что и сегодня продолжает жить сознание, исковерканное ненавистью, озлобленностью и подозрительностью.

Конечно, демократизация и гласность продвинули общественное сознание достаточно далеко. Но сколько еще нетерпимости живет в наших душах, сколько проклятий раздается на митингах и собраниях в отношении тех, кто имеет другую точку зрения.

Мы находимся в тревожном ожидании того, что принесет нам очередной виток истории. Но пока что ясно одно: для того чтобы честно взглянуть в будущее, чтобы активно влиять на него, мы должны понять, что было с нами в прошлом, почему оказалась возможной расправа с великим народом.

Мы должны это познать, иначе нашим метаниям и нетерпимости не будет конца.