Сергей Слепухин - История одной дружбы

Палестина существовала в воображении Ханта задолго до встречи с чудаком Лиром. Она с детства казалась ему волшебной страной. Но реальная Палестина всегда вступает в конфликт с Палестиной воображаемой. Этот конфликт настолько жесткий, порою жестокий, что люди часто отказываются от воображаемой страны, испытывая чувство тяжелой утраты. Многие вояжеры, отправившиеся вместе с Холманом Хантом, вернулись из Святой земли в состоянии глубокого разочарования.

Каждый христианин переводит историю Христа в систему собственных образов и помещает Младенца в собственные ясли. Прибыв в Палестину, Хант попал не в волшебный край детских грез и средневековой живописи, а в пространство суровых скал и утесов реальной земли.

Любимым его пейзажем стал вид, открывающийся с дороги в Вифлеем. Панорама пестрой долины и бесплодных, безводных Моавских гор, жаркая дорога, ведущая вниз — к Мертвому морю.

Легко понять, почему мистики так часто уходили в эти ужасные горы, дабы обрести истину. Столь полное безразличие к потребностям человека обещает Божественное откровение. Нежелание утолить жажду тела говорит о страстной тяге утолить жажду духовную.

Что же объединило этих столь непохожих друг на друга живописцев на долгие-долгие годы? Как ни странно, общее для обоих желание ответить на вопрос, что такое художественная правда.

Уильям Холман Хант хотел привнести в современное ему искусство дух проповедничества, морально-назидательный смысл, чтобы картина говорила больше, чем на ней изображено. Он насыщал живопись религиозными аллюзиями. Друзья называли Уильяма «великим священником прерафаэлитов». Как и Рёскин, Хант полагал, что правда не просто переносится из жизни в произведение искусства, а осмысляется интеллектом художника, проходит через его душу. Важно не подражать природе, а воспринимать ее духовно. Оригинальность произведения искусства Хант видел не в новизне художественных приемов, а в глубоком постижении самого духа природы. По его мнению, искусство являлось не только выражением личности художника, но и воспроизведением фактов, преображенных воображением.

Лир, напротив, решительно возражал против какого-либо вторжения личности художника в мир картины. Во время первого же посещения Рима он восстал против авторитета Никола Пуссена и Сальватора Розы. Пейзажи Пуссена, способные поднимать зрителя до высоты сознания, рождающего мифы, все эти «психеи римского пейзажа» [15] Павел Муратов. Образы Италии. — М.: Республика, 1994, с. 291. были совершенно чужды Эдварду Лиру.

Как и когда-то Пуссен, молодой англичанин обыкновенно вставал рано и час или два гулял за городом или в городе вокруг палаццо Барберини, где обычно останавливался у друзей. Он поднимался на Монте-Пинчио, что неподалеку от церкви Тринита, где рисовал в тени прекрасных деревьев, под которыми шумят фонтаны. Отсюда открывается великолепный вид на Вечный город, на его холмы и здания, расположенные как сцена огромного театра. В отличие от Пуссена, Лир вовсе не стремился, да и не был способен увидеть в волшебной зелени ожившего фавна или нимфу. Ему гораздо ближе был Клод Лоррен.

Для Лоррена правда заключалась в подчинении природы законам идеальной композиции, в нем художник сочетался с лирическим поэтом. Лоррен придумывал свои пейзажи, многое изображал по памяти, свободно комбинировал фрагменты зарисовок из разных мест. Лоррен составил сводный каталог своих эскизов и готовых живописных произведений, которым нередко пользовался, многократно варьируя изображения. Эту книгу он назвал «Liber Veritatis» — «Книга Истины», или «Книга Правды».

В картинах Лоррена заметно большое влияние барочного театра: фасады зданий напоминают декорации, скрытые кулисы, перспектива подчеркнута, ярко прописан задник. Несмотря на то что картины его никогда не выходят за пределы романтического и мечтательного видения, в них всегда есть особая притягательная сила — свет.

Джон Рёскин, кумир Холмана Ханта, возглавил восстание против искусственности Клода Лоррена, наверно, потому, что просто не знал римской Кампаньи. А Лир знал! Он сумел ее познать! Эдвард понял, что правдивость картин любимого француза зиждется на глубокой фантастичности, инстинктивности и даже на простодушии. Лоррен был первый, кто исследовал проблему солнечного освещения, утреннего и вечернего; первый, кто серьезно заинтересовался атмосферой, ее светонасыщенностью. Именно такой правды и хотел Лир. Разрабатывая новую живописную тему, художник нередко старался соотнести ее с конкретным стихотворением любимого Теннисона. Лир нашел свою правду благодаря Ханту, который искал правду совсем другую!