Вадим Ковский: Идеология Зазеркалья

Вместе с тем политический прагматизм придает материалистическим позициям Ленина особо агрессивную тональность и значительно усложняет их скрытый, внутренний, сюжет: так, например, атеистическая концепция, именуемая в работах Ленина «воинствующим материализмом», мало напоминает чисто теоретическую полемику с религией, ибо большевикам предстоит противопоставить евангельским заповедям «революционную мораль», лишить церковь ее духовного влияния на народ и, главное, воспользоваться психологическими механизмами веры, чтобы постепенно подменить один объект религиозного культа другим (вечный оппонент Ленина А. Богданов проницательно определил еще в 1918 году этого «свирепого атеиста» как «верующего наоборот»).

Все принципиальные позиции марксизма, все основы его теории пролетарской революции, все эти неопределенности и сложности абсолютно чужды Ленину, для которого «известная ступень» означает, что сроки ее действительно известны и что «быстро» не имеет разных степеней «быстроты», как булгаковская осетрина — «первой» и «второй свежести». Если, по Марксу, «время» революции установлено быть не может, подобно часу и минутам землетрясения, наводнения, извержения вулкана, то Ленин готов указать его нам с арифметической точностью: «сегодня еще рано, а завтра будет поздно». Между такими «сегодня» и «завтра», заметили бы основоположники, совершаются не социальные революции, а политические перевороты.

В системе ленинских идей человеческому индивиду, общегуманистическим представлениям о личности отводилось гораздо меньше места, чем в «человекоцентристских» воззрениях Маркса, ибо, в отличие от раннего Маркса, Ленин никогда не проходил гегелевской школы идеализма. Гегель интересует Ленина только своей диалектикой, переведенной в материалистическое измерение, и я не уверен, что эту операцию проделал с Гегелем Маркс, а не он сам.

Зато учение о высшей фазе коммунизма Ленин перенял безо всяких колебаний и никакому пересмотру никогда не подвергал. «Высшая фаза» в силу «безразмерной» отдаленности и неопределенности в текущий момент ни к чему не обязывала. Как предположение «чистого разума» она была неопровержима. Больше того, и это главное, своим прекраснодушием и утешительной «сказочностью» она позволяла смягчить все жестокости и уродства «низшей фазы», создать ей некий философско-социологический противовес.

Ленин ссылался на французский утопический социализм как на один из «трех источников марксизма», хотя трудно сказать, было ли это комплиментом, учитывая, что сами Маркс и Энгельс отрицали за утопическим социализмом в эпоху вполне определившихся форм классовой борьбы «всякий теоретический смысл и всякое теоретическое оправдание». В отличие от Маркса и Энгельса, Ленин ни в ранних, ни в поздних работах, ни в теоретических посылках, ни в практической деятельности не был ни утопистом, ни «кремлевским мечтателем», каким он показался Уэллсу, истинному мечтателю, который возвел «мечтания» в художественный жанр, оставаясь при этом в социальных оценках современной ему жизни чистейшей воды реалистом.

Между тем в идеях утопического социализма большевикам было чем поживиться. Конкретные социальные фрагменты изобретаемого общественного устройства в виде гипотез щедро разбросаны по сочинениям знаменитых утопистов — со времен античности по вторую половину XIX века включительно. Так, в учении Платона абсолютизировалась идея мощного государства со строгой «классовой» иерархией и привилегиями. Т. Мор рассматривал труд как всеобщую обязанность, пропагандировал распределение по потребностям, но при общественной организации питания, лечения и досуга, то есть контроле этих потребностей — вплоть до надзора за благопристойностью личной жизни граждан. Т. Компанелла исходил из кастового руководства обществом и системы государственного воспитания. Р. Оуэн готов был исключить из этой системы религию. Фурье мечтал о крупном коллективизированном сельском хозяйстве и трудовых армиях. Сен-Симон считал необходимым государственное планирование промышленного и сельскохозяйственного производства.

Концепция диктатуры не просто подхвачена Лениным из рук основоположников как исходный, фундаментальный теоретический постулат, но истолкована как прямой призыв к действию. Между тем в ней наличествует множество и теоретических, и практических неясностей. Нет, например, кроме двусмысленности самого определения «пролетарская», ответа на вопрос о сроках; непонятно, имеет ли диктатура сколько-нибудь конкретные сроки или может быть — в теоретическом предположении — растянута на бесконечно длительный «период революционного превращения» и т. п.).