Александра Свиридова - Нью-Йорк, 11 июня 2020 года

На 52-й велик соблазн шагнуть влево и посмотреть, как там «Русский Самовар», но справляюсь. Иду прямо. Надеюсь, его миновало это рукотворное цунами.

57-ю - смотрите сами во всех новостях. Фанера, сколько хватает глаз. До слёз. В сторону Карнеги смотреть не могла.

Я б на месте Гугла затопила город автомобилями с камерами, которыми они дотошно снимают улицы для Гугл-мэп. Пусть бы осталось на память. Обычно лица людей замазывают в своих картинках. Ау, Брин, выходи, лиц нет.

Дальше - фанера на Коламбус Сёркл. Весь полукруг первого этажа – от 59 до 60-й - вместо сияющих бутиков Тайм-Уорнер Билдинга. Это ввергает в изумление. Ни гнева, ни слез. Такой непроговариваемый вопрос, типа: вы чего, тоже закрылись, как все? У вас что, – тоже охраны не было своей? Чтобы веером от живота их всех положить? Они же на вашу собственность покусились. Оглядываюсь, прикидываю, как бы выглядела площадь Колумба, если бы всех положили. Как смаковали бы дикторы ТВ лужи крови. Вспомнила, как Махатма Ганди велел индийцам одеться в белое, когда шли под дубинки – дать англичанам бить себя, чтобы кровь ярче проступала на белом фоне. Додумываю до конца: правильно, что не стали бороться. Хъй с ней – с фанерой. Заколотили и ладно. Город залижет раны и повязку из фанеры снимут. Только я им всем этого не забуду.

Пересекаю медленно площадь. Запоминаю фанеру.

Велосипедистов уже побольше. Кто в парк, кто из парка. На ступенях памятника кораблю у входа в ЦентралПарк спят обдолбанные бомжи. Фонтан выключен. Сухой корабль на сухом тротуаре. Приплыли.

Днем должны выставить охрану вокруг памятника Колумбу – прочла в поезде строку новостей, что сбрасывают памятники ему по всей стране. Один обезглавили и радостно играли его головой. Победители памятников.

Моряк, доплывший до безымянной земли, он виновен теперь в гибели коренного населения - американских индейцев. Эти же, что обвиняют, не виновны ни в чем: никогда никуда не плыли, земель не открывали, стран не строили, убивали поштучно – одного, ну двух-трех, но так, чтоб целые народы – никогда.

Стою у серебристого глобуса над входом в метро. Примеряюсь, хватит ли сил по лестнице сойти, или лучше спуститься лифтом. Не уверена, что преодолею брезгливость, войдя в лифт, а потому выбираю ногами. Делаю шаг от лифта к лестнице, и вижу двух немолодых белых полицейских. Они стоят между стеклянным коробком лифта и заборчиком, огораживающим лестницу к глобусу. Наблюдают за мной.

- Вы в порядке, мэм? – спрашивает один, когда видит, что я его заметила.

Трудно врать, я за минувшие сутки часа три спала. Неуверенно киваю. Улыбнуться под маской – нелепо. Стою. Он терпеливо ждет. Неизвестно чего или всего. Он насмотрелся за эти дни.

Я тоже жду, но знаю, чего: проверяю горло на всхлип, – его не должно быть, - и говорю ему: - Спасибо за вашу службу, сэр.

Он отшатывается от неожиданности, потом склоняет голову в глубоком кивке, и проникновенно отвечает: - Спасибо, мэм.

Всё: мы сообщили друг другу, что мы думаем о происходящем.

Перед тем, как спуститься в метро, еще раз окидываю взглядом площадь. Вдыхаю поглубже фанеру после дождя, втрамбовываю в память запах свежей стружки перед новыми впечатлениями, которые мне предстоят под землей. Подвожу на земле итог: я им этого не забуду – раз. Нью Йорк зализывает раны – два. Терпеливо и мужественно, как мой пёс. Третьим всплывает строка чьего-то стихотворения: «Я хочу, чтоб вы сдохли, твари». Ни слова больше вспомнить не могу. Пожелать своими словами, чтоб все они сдохли, кто разгромил город, я не могу – двадцать лет Далай-Лама учит не убивать и не желать никому смерти. К тому же в толпе, истоптавшей город, были дети моих товарищей. Да и просто увидеть эту толпу полегшей – плохая картинка. Пусть маршируют. Но я им этого не забуду.

Без пионерского пафоса, тихо и глухо, как ночная волна в днище пустого баркаса, постукиваю-повторяю: не забуду, как мой любимый город зализывал раны. Он спасется, залижет. Варвары – нет.

Под землей тихо и чисто. Вагоны мытые – присматриваюсь к полам. Невероятно – даже ничем не пахнет. В дальнем углу бомжиха с тележкой хлама, сама с собой гневно говорит, что-то выкрикивая время от времени. Разного цвета считаные пассажиры, что сидят поодаль друг от друга, опасливо пересаживаются от нее подальше. Образуется занятная конфигурация: я посередине вагона, орущая бабища – по одну руку от меня, стайка пассажиров – по другую. Поглядывают на меня поверх масок. Ждут, что я тоже пересяду. Хъй вам. Я не шевелюсь. Поглядываю на бомжиху. На улице я запомнила, что у меня на лбу работает бегущая строка. Она прочтет.