Уильям Гибсон - Я больше не верю курсиву [litres]

Цифровое кино может сорвать с киноиндустрии покров тайны, открыть ее для всех, развеять мифы и показать нам недоступные прежде уголки мира. Оно станет «глазами» той распределенной нервной системы, которую наш вид строит последнюю сотню лет.

Его не стоит рассматривать как развлечение и даже как искусство. Мы делаем помнящие зеркала – они бродят повсюду и не забывают ничего, что в них отразилось. Это простейшая магия.

Но есть другая магия – она еще проще и древнее. Это рисунки на стенах пещеры. В ней глаз художника – то же зеркало, и не важно, что исходный объект иногда искажен, как в «комнате смеха». Пещера – это мой личный гараж Кубрика-самоучки, а то, что ему захочется там создать, станет еще одной человеческой мечтой. Загадка в другом: почему мы создаем? Почему нам этого хочется?

Кому-то цифровое кино поможет изучить все уголки, увидеть всех людей в этом мире, который мы только начали исследовать. И если после этого в мире не останется всех этих «невидимых» Стендпайпов, существующих по принципу «с глаз долой, из сердца вон», – значит, все было не зря.

А кто-то, как мой Кубрик-самоучка, еще глубже, еще упорнее и отважнее погрузится в вечную тайну собственной личности. «Шато Мармон» переживет кинопленку и голливудские студии, давшие ему жизнь. Засыпая, я представляю, что кто-то создал цифровой «Шато Мармон», в одном из бунгало которого сейчас засыпает герой…

Когда я это писал, «Распознавание образов» как раз вызревало, неведомо для меня, и «Кубрик-самоучка» превращался из протагониста (или антагониста, или просто агониста) в детективную пружину сюжета. «Распознавание образов» успело появиться на свет чуть раньше Ютьуба – очень удачно, учитывая некоторые моменты повествования.

В мире, где есть Ютьуб, довольно трудно выпросить у журнала командировку на просмотр цифрового кино, так что и в этом смысле все тоже сошлось удачно.

В следующее десятилетие цифровой кинематограф развивался примерно так, как я и предполагал, хотя осталась одна парадоксальная проблема: отсутствие широкого проката по-прежнему означает, что фильма как бы и нет. Это неравномерное распределение будущего, исполинский пережиток прежней медийной платформы. Думаю, настоящие Кубрики занимаются своим делом, не оглядываясь на эту проблему.

Ясное холодное утро в Торонто, февраль 1994 года, понедельник. Я в огромном тускло освещенном цеху кирпичной викторианской фабрики на Лендсдаун-авеню. До того как здание перешло «Дженерал Электрик», здесь, возможно, делали паровые машины. Цех разделен на отдельные помещения перегородками, не доходящими до потолка, свет льется сверху. Это люкс пекинской гостиницы начала XXI века, воспроизведенный с величайшей аккуратностью (хотя поддельные кресла Филиппа Старка изрешетили разрывными пулями, так что пух от набивки летает по восхитительно безобразному ковру). Вот бар «Дром» с трубами в сальной копоти – похлеще «Бразилии» Гиллиама. А вот в полиэтиленовом гермопакете реквизитора нечто среднее между украшениями фетиш-фотомодели и устройством для прочистки канализационных труб – оружие, не существовавшее нигде в человеческой вселенной. Кроме как у меня в голове. Вот ради чего мы ездили в Сенчери-Сити [39] Сенчери-Сити – очень дорогой район Лос-Анджелеса, выстроенный на земле, принадлежащей студии «XX век – Фокс». В этом районе располагаются «Студии Фокс». в арендованном автомобиле с открытыми окнами и включенным кондиционером, как будто пытались обманом получить от системы нечто так незаметно, так легко, так упорно от нас ускользающее…

Я стал завсегдатаем гостиниц на Сансет-стрип» [40] Сансет-стрип – часть бульвара Сансет, проходящая через Западный Голливуд. . За эти четыре года я перебирался из «Бель-аж» в «Ле Рев», «Сент-Джеймс» и, наконец, в «Шато Мармон», историческое здание, где призраки Джима Моррисона и Грэма Парсонса (которые здесь не умерли, хотя свой срок, безусловно, отбыли) сидят по ночам у бассейна с призраком Джона Белуши (который умер именно здесь). Я научился снимать в «Мармоне» номера, оканчивающиеся на девятку: 39, 49, 59, 69. У них балконы, которые тянутся вдоль всего здания и выходят на Сансет-стрип, а комнат больше, чем можно обозреть за один визит. Как и в больших голливудских квартирах двадцатых годов, обстановка здесь осталась странно неизменной. Огромные белые газовые плиты, отключенные мини-лифты для подачи заказов в номер, кедровые встроенные шкафы с выдвижными гладильными досками. Здесь всюду загадки. Загадки и ошарашенные европейские туристы, которые стоят у стойки регистрации и возмущаются, что у их жен что-то непонятное с мобильной связью. Жалуются на голоса, разговаривающие с ними из колодца времен. На безумца в карманной «мотороле» фрау Икс, который бормочет, что отрезанная фаланга пальца некой давно забытой актрисы пятидесятых годов и сейчас лежит в запертом ящике старого коричневого комода, в холле номера шестьдесят-какого-то – но точное местоположение расслышать не удается, оно тонет в хрипе русской речи из динамиков такси на Сансет-стрит, где таксисты в первый мой приезд (четыре года назад? пять?) были в основном вьетнамцы, а сейчас преимущественно из Владивостока.