Уильям Гибсон - Виртуальный свет [litres]

William Gibson

Virtual Light

Copyright © 1993 by William Gibson

All rights reserved

© М. Пчелинцев (наследники), перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

Курьер прислонился лбом к слоеному пирогу стекла, аргона и ударопрочного пластика. Над окраинами города висит боевой вертолет – узкая хищная оса, высматривающая добычу, цепкие лапки тесно прижимают к груди гладкий черный кокон, набитый десятками смертей.

Несколькими часами раньше на один из северных пригородов обрушились ракеты, семьдесят три убитых, никакая группа не взяла еще на себя ответственность. Но здесь, где пламенеющей плотью исполинов плывут зеркальные зиккураты Ласаро Карденаса [1], все кошмары ночи остаются снаружи, на ждущих своего часа avenidas [2]– обыденные заботы, мир, что пребудет.

По милости заоконного воздуха каждый источник света окружен ореолом, желтушным посередине, тускло-коричневым – ближе к краю. Тонкие, почти невесомые хлопья сухого фекального снега, прилетающие с городских отстойников, запорошили око ночи.

Крепко зажмуриться, сосредоточиться на еле слышном шипении кондиционера. Так можно перенестись в Токио, представить себе, что этот номер расположен в одном из новых корпусов старой гостиницы «Империал». Увидеть себя на улицах Тиодаку, услышать шелест поездов, пролетающих по эстакаде, прямо над головой. Узкий переулок, цепочка красных бумажных фонариков.

Курьер открыл глаза.

Мехико, снова Мехико.

На кофейном столике аккуратно выстроились восемь пустых пластиковых бутылочек: «Возвращение лосося», название японской водки раздражает даже сильнее, чем прилипчивый, ничем не смоешь и не заешь, привкус.

Нежно-бежевым фризом застыли на экране девочки . Ждут приказа. Курьер берет дистанционный пульт; высокие, острые скулы девочек приходят в движение, поворачиваются где-то в его черепе, чуть позади глаз. Мальчики, неизменно проникающие в своих напарниц сзади, щеголяют черными лайковыми перчатками. Славянские лица непрошенно вызывают осколки детских воспоминаний: вонь маслянисто-черного канала, стальной грохот раскачивающегося на рельсах поезда, высокие потолки старой квартиры, окна, выходящие в зимний, промерзший парк.

Вокруг трудолюбиво совокупляющихся русских – рамка из двадцати восьми периферийных кадров. Курьер мельком видит, как выносят трупы с дочерна прокопченной грузовой палубы азиатского парома.

Он откупоривает еще одну маленькую, на один стакан, бутылочку.

Теперь девочки отсасывают у своих высокомерных, самопоглощенных дружков, запрокинутые головы двигаются в едином ритме, словно части хорошо смазанного механизма. Ракурсы съемки приводят на память самозабвенный пыл раннего советского кино.

Взгляд курьера натыкается на метеосводку NHK. По Канзасу движется фронт низкого давления. На исламском канале раз за разом с жутковатой монотонностью повторяется нечто вроде сложного, угловатого орнамента – имя Господа во фрактальной каллиграфии.

Курьер пьет водку.

И смотрит телевизор.

Чуть за полночь на перекрестке Ливерпульской и Флорентийской курьер смотрит с заднего сиденья белой «лады» на Сона-Роса. Нанопористый швейцарский респиратор неприятно трет его свежевыбритый подбородок.

Губы и ноздри прохожих укрыты фильтрами. В честь Дня Мертвых некоторые маски украшены серебряными бусинками, они похожи на ухмыляющиеся пасти сахарных голов. Производители всех респираторов дают одни и те же неопределенные обещания насчет защиты от вироидов. Неубедительно, но все же успокаивает.

Курьер хотел отвлечься от рутины, от одинаковости, возможно – найти что-нибудь красивое или хотя бы достойное мимолетного интереса, но здесь были только маски, и уличные огни, и прежний неизбывный страх.

Из-за поворота, с авениды Чапультепек, выползает допотопный американский автомобиль, из-под полуоторванного бампера вырываются густые клубы выхлопа. Зеркальное покрытие, укутывающее весь, за исключением ветрового стекла, корпус, растрескалось и покрыто пылью, сквозь него проглядывает темно-коричневая скорлупа эпоксидной обмазки. Ветровое стекло, черное и блестящее, непроницаемое, как лужица пролитой на бумагу туши, напоминает курьеру смертоносный кокон боевого вертолета. Беспредметный прежде страх конденсируется вокруг «кадиллака», этого карнавального урода, допотопного (ну надо же – двигатель внутреннего сгорания!) чудища, одетого в грязный, клочкастый серебряный балахон. Кто позволил ему отравлять своей вонью и так непереносимый воздух? Кто скрывается внутри, за черным ветровым стеклом?