Борис Кагарлицкий - Между классом и дискурсом

События 2014–2017 гг. неминуемо спровоцировали волну расколов в левом движении, идеология и тактика которого оказались не адекватны происходящим в мире процессам и потребностям общественного развития. Политические силы, оказавшиеся в такой ситуации, неминуемо обречены на крах. Но катастрофа, переживаемая левым движением в одной его исторической форме, лишь открывает перспективы для его возрождения в другой форме. До тех пор пока существует капитализм со свойственными ему социальными и экономическими противоречиями, существует и объективная необходимость в левой альтернативе. Эта альтернатива обречена исторически меняться вместе с изменением самого капитализма и развитием классовых конфликтов, проявления и формы которых тоже неминуемо меняются.

Кризис, переживаемый левыми организациями, явился закономерным результатом предшествующего развития и выбора, который раз за разом делали его лидеры — политические и интеллектуальные. В этом смысле события начала XXI в. продолжают предшествующую историю эволюции рабочего движения Распад Первого интернационала подготовил возникновение Второго интернационала, кризис которого, в свою очередь, породил коммунистическое движение. Стагнация «старых левых» (коммунистических и социал-демократических партий) в конце 1960-х годов предопределила появление «новых левых». В начале XXI в. мы наблюдаем, как интеллектуальная и идеологическая эволюция, спровоцированная молодежным восстанием 1960-х, завела нас в тупик, выходом из которого становится переход к новой классовой политике, отражающей как изменившиеся, так и оставшиеся фундаментально неизменными потребности и интересы большинства наемных работников вне зависимости от цвета кожи, пола (gender), религиозности или других идентичностей.

В самой этой ситуации нет ничего трагичного. Катастрофический оттенок ей придает лишь тот факт, что гегемония либеральных политкорректных интеллектуалов в левом движении толкнула миллионы трудящихся в объятия правых популистов и теперь уже невозможно организовать массовый народный блок за социальные преобразования, не выстраивая в какой-то форме отношения с этими политическими течениями. Вместо того чтобы организовывать собственное широкое движение, левым приходится иметь дело с массовым движением, возникшим не только без них, но и против них. Однако объективные потребности трудящихся требуют политического выражения. А популистские лидеры, пробуждая активность масс, вынуждены так или иначе реагировать на все новые и новые проявления стихийного бунта, сегодня вознесшего их на политические вершины, но завтра грозящего обернуться против них. Идейно аморфные популистские движения обречены либо леветь, либо раскалываться. И в том и в другом случае исход дела зависит от того, способны ли будут левые на диалог с массами.

Попытки представить новый популизм в качестве аналога западноевропейского фашизма начала 1930-х годов являются необоснованными просто потому, что не учитывают качественного различия между состоянием общества в середине XX и в начале XXI в. Отождествление популизма с фашизмом принципиально важно для идеологического самооправдания либеральных левых, поскольку становится обоснованием для их сотрудничества с неолибералами и поддержки существующего порядка — во имя избегания чего-то многократно худшего. При этом, разумеется, само понятие «фашизм» лишается всякого конкретного историко-политического и социального содержания, обозначая, в сущности, любого, кто оказывается не по душе правым или левым либералам. Угрозой для прогресса и свободы в новой ситуации становится не правый популизм как таковой, а политический хаос, проистекающий как из неспособности популистских лидеров выстроить системную альтернативу неолиберализму в условиях его стихийного распада, так и от нежелания левых выступать вместе с бунтующими трудящимися массами против либерального истеблишмента.

Передышка, которую политическими мерами выиграл для себя западный истеблишмент в 2017 г., одновременно дала шанс для формирования новой, более радикальной оппозиции на левом фланге, для реорганизации и реструктурирования левых (вернее, для воссоздания левого движения, в значительной мере — для его создания заново), а также для подъема новых протестных движений в странах, которые, подобно России, до поры оставались спокойным политическим болотом.

Неминуемый новый удар Великого кризиса вызовет к жизни новые политические силы, в том числе и в Восточной Европе, где левое движение находилось до последнего времени в жалком и угнетенном состоянии. Но эти политические движения новой волны смогут успешно сыграть свою роль лишь в том случае, если сделают выводы из катастрофического опыта либеральных левых. Эпицентр политического кризиса перемещается в новые зоны — в том числе в Россию (чему способствует авторитаризм и некомпетентность правящего класса). Потребность страны в новой модернизации, в свою очередь, диктует необходимость революционных перемен. И эти перемены не могут быть осуществлены силами местной глубоко провинциальной и насквозь коррумпированной буржуазии. Иными словами, появление сильных левых — вопрос национального развития. Не только для России, но и для многих других стран, оказавшихся в схожем положении.