Олег Мозохин - ОГПУ-НКГБ в борьбе со спецслужбами Японии

Полученные сведения Саввин сообщал Орлову устно или передавал ему в виде записей и схем на бумаге, а Орлов записывал их в свою записную книжку. Встречи происходили с Орловым у него в кабинете на работе, на квартире и на даче в Сиверской.

От Орлова Саввин получил в виде вознаграждения около 4.600 рублей.

В конце 1932 г. Саввин был освобожден от работы в качестве помощника начальника автобронетанковых войск ЛВО. До получения нового назначения жил в Ленинграде и Поро-хове. В августе 1933 г. получил назначение на должность старшего командира руководителя тактики Орловской бронетанковой школы. При отъезде Саввина из Ленинграда Орлов сказал, что все дальнейшие указания он будет получать от Лукашевкера. Тщательно проинструктировал Саввина о мерах конспирации, при этом дал ему пилюлю, предложив зашить ее в одежду и в случае ареста проглотить. Эту пилюлю с хлебом Саввин в тот же день дал собаке возле своего дома в Ленинграде. Проглотив этот отравленный хлеб, собака тут же сдохла.

Встреча с Лукашевкером у Саввина состоялась в Орле, в январе 1934 г. В разговоре Лукашевкер указал на необходимость продолжать работу по сбору сведений. Интересовался наличием частей, расположенных в Орле, их состоянием, деятельностью Орловской бронетанковой школы, механизацией частей Красной армии. За время пребывания в Орле Саввин передавал Лукашевкеру собранные им секретные сведения, получив за это около 3.400 рублей [261].

Арестованные бывший зам. управляющего Объединения текстильного машиностроения Л. Д. Лукашевкер, и бывший преподаватель Орловской Бронетанковой школы В. П. Саввин на следствии признались в передаче японцам военных сведений. Саввин показал, что с середины 1932 г., будучи в Ленинграде на военной работе, он систематически передавал очень ценные секретные военные сведения Орлову Николаю Евгеньевичу. Сам Орлов на следствии категорически отрицал свое участие в шпионской работе. По делу были проведены все возможные следственные действия, допросы обвиняемых, свидетелей, развернутые очные ставки между Саввиным и Лукашевкером, Орловым и Лукашевкером, Орловым и Саввиным и т. п. Однако они никаких дополнительных улик не дали.

Принимая во внимание, что дальнейшее ведение следствия новых изобличающих доказательств дать не могло, а по неполным материалам не было достаточных оснований считать виновность Орлова доказанной, — НКВД предложило Орлова из-под стражи освободить. Каганович согласился с этим предложением. [262]

В отношении В. П. Савина [263]также было не все ясно. 1 декабря 1934 г. НКВД направило Сталину заявление арестованного по подозрению в шпионаже, который признал себя виновным, показав, что передавал Лукашевкеру шпионские сведения, за что получал от последнего деньги. НКВД сообщалось, что между Саввиным и Лукашевкером была произведена очная ставка, на которой оба дали показания о своей шпионской работе. Однако на передопросе у прокурора Саввин и Лукашевкер отказались от своих прежних показаний.

Дело было заслушано на Особом Совещании 23 ноября 1934 г., по постановлению которого Саввин высылался в г. Оренбург на три года [264].

Находясь под следствием, Саввин написал очень эмоциональное заявление на имя Сталина, Калинина, Акулова и Ягоды:

«Вторичное мое заявление к Вам — я вынужден написать в силу следующих серьезных обстоятельств:

Я арестован 7 апреля с. г. Сижу под арестом 237 суток. Кто я таков? Я сын рабочего-ремесленника. С раннего детства, бросив учиться, вынужден был уйти добывать кусок хлеба и себе и семье, которая жила, перебиваясь со дня на день. Начиная с ученика до специальности слесаря, я прошел всю суровую школу при царском режиме и все его "прелести"; я до 1917 г. на собственной шкуре знал уже, что такое рабочий и царская власть. Моя среда — среда революционных рабочих, рабочих, которые показывали не раз мне и на заводе и на фронте, куда нужно гнуть, чтобы плетка кубанских казаков и нагайка городовых не свистела на спинах рабочих и, в частности, на моей, потому что везде я попадал в опалу этой сволочи и бегал с места на место как подстреленный заяц, спасаясь либо от арестов, либо от неизбежных мордобитий, которые для меня были везде неизбежными, ввиду моей глубокой непримиримости с тем произволом, который творился до 1917 года, до октября.

Октябрьскую революцию я встретил как свое кровное дело, как дело, к которому готовился — варясь в среде питерских рабочих (з. «Арсенат»), Я уже в 1916 году знал, что мой путь — путь с большевиками, ибо не только уже по убеждению, но и по своему характеру — я мог быть только с большевиками.