Михаил Габович - Памятник и праздник - этнография Дня Победы

Не прекращалось празднование 8 либо 9 мая и в ряде стран возникающего тогда социалистического лагеря (и в первую очередь в Восточной Германии), где в эти дни проводились церемонии выражения благодарности и лояльности Советскому Союзу, изначально с участием первых лиц государства, но со временем привлекающие все более широкие слои населения, в первую очередь школьников и пионеров. Не меньшее значение День Победы имел на западных территориях Советского Союза, переживших оккупацию Германией и ее союзниками, особенно присоединенных к СССР в 1939 и/или в 1944–1945 гг. Достаточно пролистать майские выпуски украинских, беларуских или литовских газет за послевоенные годы, чтобы понять, что о тотальном исчезновении праздника речи идти не может[23]. При этом с 1945 г. День Победы отмечался не только московскими торжествами, но и локальными мероприятиями вроде тех, о которых в своем докладе, процитированном в эпиграфе, говорит председатель комитета по делам культурно-просветительских учреждений при Совете министров РСФСР Татьяна Зуева. День Победы наряду с другими праздниками и новыми памятниками играл важную роль в укреплении советской власти и попытках установить или восстановить идеологический контроль над обществом [7].

Но гораздо более важное значение 9 мая имело для ветеранов войны и их семей, никогда не бывших полностью подконтрольными власти. День Победы наряду с другими памятными датами стал днем, когда встречались бывшие сослуживцы, порой проявляя неожиданную инициативность: так, например, ветераны 53-й гвардейской стрелковой дивизии безо всякой на то санкции партийного руководства еще при жизни Сталина создали «Совет ветеранов», довольно многочисленные члены которого выступали с публичными лекциями на предприятиях[25]. Хотя о массовых праздниках в провинции мы знаем в основном из официальных источников, можно предположить, что — особенно в послевоенные годы, когда еще только восстанавливалась, а то и заново строилась инфраструктура «культурно-просветительской работы» — праздники, посвященные Победе, проходили пусть и под контролем органов власти, но включали в себя мощный элемент низовой инициативы. Об этом позволяют догадаться никем до сих пор систематически не изученные материалы местной, отраслевой и цеховой периодики [8]. В послевоенные годы уже во многом сформировался набор праздничных практик, которые позже стали ассоциироваться с «брежневским культом Победы» [9][27]. Даже в хрущевское время, когда тема Победы явно уступала по своему общественному резонансу космической теме, возобновленному культу Ленина и новому интернационализму, 9 мая тем не менее проходили торжественные мероприятия, открывались военные памятники и мемориалы.

Аналитические приемы, противопоставляющие государственному проекту памяти аутентичную народную память, оказываются малопродуктивными для осмысления праздничных практик, связанных с Днем Победы.

Во-первых, «низовые» практики и инициативы всегда опирались на идеологический репертуар, ранее заданный государством, — низовой памяти с чистого листа никогда не существовало. Затем эти практики быстро подхватывались государством и встраивались им в жесткие рамки, но в самом процессе присвоения они в свою очередь преобразовывали государственный репертуар. Эта диалектика, давно отмеченная исследователями военно-коммеморативных практик во всем мире[28], в сегодняшнем постсоветском контексте наглядно наблюдается на примере проекта «Бессмертный полк»[29].

Во-вторых, само государство не являлось и не является внутренне монолитным актором. Коммеморативная политика определялась не только взаимодействием между «низами» и «верхами», но и отношениями между разными патрон-клиентскими группами, в которые входили политические и военные деятели, литераторы, скульпторы и архитекторы, различные общественные группы и возрастные когорты. Облик 9 мая, равно как и военных памятников, стал результатом не столько единой стратегии «власти», сколько многочисленных компромиссов, импровизации, решения проблем материального и бюрократического характера[30]. Об этом свидетельствует и история создания первого в СССР Вечного огня, о которой в своей статье рассказывает Анна Юдкина. Насколько можно судить по найденным ею материалам, Вечный огонь в поселке Первомайский зажгла не абстрактная советская власть, стремящаяся воздвигнуть алтарь своей исторической политике, а директор местного газового завода, который таким образом соединил личный биографический опыт ветерана с наглядным материальным выражением возможностей советской промышленности.