А стресс начался еще в Пятигорске, где на «совете в Филях» с подружками обсуждалось, в чем мне ехать, что дарить при в целом скромных ресурсах. «Дарить картину», – был вердикт. Никогда невозможно понять стоимость подарка, особенно, если это живопись пусть и неизвестного, но хорошего провинциального художника. По наряду совет дала Лялька, дочь моей подруги и крестной, – маленькое черное платье из гипюра с ниткой искусственного (издалека не видно, пойдет) жемчуга, маленькая раритетная сумочка – антиквариат ручной работы – из коллекции ее же мамы. (Так уж получилось, моего сына, меня и моего мужа крестили одновременно, и наша крестная, моя ближайшая подруга Ирча, стала нашей общей мамой). И полный порядок! После марафета на голове в салоне «Славянки» я соответствовала случаю. Поняла это по взглядам женщин, за что, как это нередко бывает, и поплатилась дикой головной болью во время всего торжества.
Через день я сидела в приемной небольшого коттеджа в Курчатовском центре, где Евгений Павлович общался с прессой. Передо мной был коллега из журнала «Америка», после меня – съемочная группа «Вестей», время моего общения обозначили в 20 минут, как, впрочем, и другим. Начала с извинений. Евгений Павлович снисходительно и великодушно поулыбался. А потом пошли по моим вопросам. У меня их было много, но время жизни больших людей расписано по минутам. А мне и так была оказана честь исключительно благодаря тому, что оказалась в числе избранных на каньшинском юбилее. На этот счет у меня иллюзий нет.
– Евгений Павлович, скажите, пожалуйста, ваши звания и титулы – это как бы общественный сертификат, выданный за качество Личности? И насколько уровень ваших достижений и возможностей отражает влияние мудрых и просветленных людей, с которыми вам довелось встретиться в жизни?
– Как часто бывает в России, воспитывала меня бабушка, потому что мать умерла еще до вой ны, а отец скончался в 1952 году. Бабушка была человеком с очень серьезным характером и воспитывала меня в духе правды. Так что, с одной стороны, жизнь от этого казалась легче, потому что я всегда верил в правду: для меня не существовало никаких, так сказать, глобальных разочарований или непонятных коллизий. С самого начала я оценивал их так же, как оцениваю и сегодня, в том числе Октябрьскую революцию и все связанные с ней последствия для страны.
С другой стороны, это приводило к тому, что у меня довольно рано в детстве проявились определенные сложности, когда, например, в школьные годы мне приходилось вечером вспоминать о том, кому и что я сказал и чем это обернется для меня и семьи. То есть появилась резкая граница между моими практическими действиями и моей внутренней жизнью.
– А не продолжается ли такой конфликт между внешней и внутренней жизнью и сейчас, в вашем взрослом периоде?
– Нет, сейчас он окончился. И не только у меня, но, по-моему, и в обществе.
– И как давно вы позволили себе быть таким, какой вы есть, и говорить то, что считаете необходимым и возможным?
– Ну говорить то, что считаю нужным, я начал давно, хотя на дворе стояла эпоха, когда, повторюсь, каждый вечер приходилось анализировать все сказанное за день, потому что это могло окончиться весьма плачевно. Была такая жизнь, как бы теперь сказали, с двойными стандартами, что, конечно же, оказывало на личность определенное воздействие. Впрочем, если сравнивать свои воспоминания с воспоминаниями тех, кто долгое время верил в романтику коммунизма, а потом, осудив Сталина, поднимал знамя Ленина, пока наконец не разочаровался во всем и пришел к правильному пониманию жизни, то я таких мучений не испытывал. С самого начала, впитав в себя бабушкин дух правды, я крепко стоял на четких позициях, и они у меня до сегодняшнего дня те же. Поэтому подобного кризиса у меня не возникало, но сама ситуация обостряла так называемое раздвоение личности, потому что, произнося определенные слова и вступая в определенную организацию, в том числе в партию, я ведь по-человечески действовал явно аморально. Но, признаюсь, воспринимал это осознанно.
– Выходит, бабушка была первым учителем в жизни?
– Да, бабушка была первым учителем. Отец, конечно, тоже много мне дал, но с ним я контактировал мало. Он заложил во мне основы нормальной человеческой морали. Он был человеком, который убеждал, что мы в долгу перед народом, перед теми, кто пашет, трудится, поскольку именно они дали нам возможность получить образование. И, действительно, государство дало мне возможность окончить университет, моя научная деятельность тоже финансировалась, в основном, из государственных средств.
Читать дальше