Дмитрий Бавильский: Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Нечаянная радость. Эвкалипты плавно машут жесткими ладонями, провожая странника в водную дорогу. В непреднамеренное приключение, переворачивающее внутреннюю жизнь. В пять часов бессознательного трипа, как затем оказывается, сумевшего загрузить внутрь такое количество впечатлений, какого уже не случится никогда потом, при осознанном, постепенном осмотре.

Об этом «эффекте первача», кстати, весьма точно написала в начале ХХ века английская писательница Вернон Ли:

«Природа и судьба (я не знаю кто – мать или дочь, они так похожи друг на друга) великодушны к бедным невежественным одиноким туристам, и они дают им то, что не дадут тем, у кого больше удобств и досуга. Иначе я не могу объяснить факт, который находится вне всяких сомнений и очевиден для самого обыкновенного наблюдателя, а именно, что всегда во время нашего первого пребывания в каком-нибудь месте, в самом начале этого пребывания и особенно когда мы прозаически живем в гостинице или пансионе, подвертывается нечто – процессия, серенада, уличная драка, ярмарка или собрание пилигримов, – что показывает это место в его особенно характерном освещении и что больше никогда уже не повторяется. Сами стихии способны играть роль ради блага иностранца. Я помню грозу во вторую ночь, когда я попала в первый раз в Венецию, грозу, освещавшую Сан Джорджо, Салюте и всю лагуну так, как я больше никогда не видела с тех пор…» [1] Из эссе «О современных путешествиях», опубликованных в книге «Италия. Genius Loci» издательством М. и С. Сабашниковых в 1914 году (перевод К. Урениус, под редакцией П. Муратова).

Именно так и случился мой первый действительно большой заграничный город в жизни – признанный центр красоты и высокой культуры. Из грязи и темноты, из «бедного невежества былого» – и сразу в конечную точку и эпилог любых странствий, любых мечтаний.

Уж не знаю, насколько хорош такой непредумышленный заход для всей остальной, прочей истории жизненных путешествий, когда самое необычное ты уже видел в самом начале?

Долго плыть, стремительным корабликом, в компании пьяных немцев, исподволь наблюдая за капитаном в белой униформе и, разумеется, в бескозырке. С верблюжьим, совсем как на пачке сигарет «Camel», лицом, стянутым в тугой, напряженный узел, и жесткой шевелюрой.

Он (пусть будет старпомом) исполнял все свои обязанности с медленной, ленивой грацией отдыхающего хищника, точно постоянно позируя чужим воспоминаниям. Тем более что пока шли по морю, никаких особенных впечатлений не скапливалось.

Но потом замелькали пустынные топи и не менее пустынные берега, со смазанными, струящимися, в духе этюдов Камиля Коро, очертаниями. Затем возникли ворота лагуны, в которые мы вошли ровно посредине, после чего, обогнув Лидо, поспешили к порту – сначала мимо «главной», вне Гранд-канала, набережной Riva Degli Shiavoni, из которой неожиданно вырастают, постоянно расширяясь, предвкушаемый Дворец дожей, Кампанила, промельк площади и собора Сан-Марко. После чего, завернув у Стрелки Васильевского острова Морской таможни (Punta della Dogana) в канал Джудекки, мы подошли к таможенному причалу.

Все это великолепие, да еще на фоне раскатанного по потолку неба и бурных вод, делимых связками свай на воздушные классики, обрушивается на голову практически одномоментно.

Сознание незаметно смещается, меняется, чтобы больше уже никогда не прийти в себя. Дальше, впрочем, станет проще. Все самое главное ты уже узрел – драгоценные архитектурные ожерелья, сплошняком украшающие основные венецианские конечности, точно развешанные по краям парадных берегов, как на рождественской елке, а также таинственное затемнение Гранд-канала, его изгиб, уходящий в даль городского «тела» и в глубь его.

Развилка у таможни – вполне себе причинное место, постоянно оплодотворяемое «за каким-то интересом» катерами и гондолами. Плавучими пагодами трамвайчиков.

Правда, если продолжать эту аналогию непорочного зачатия, приходишь к парадоксальному выводу: ныряя сперматозоидом в глубь древнего чрева, ты оплодотворяешь не город, давным-давно ссохшийся и окончательно окаменевший, но самого себя.

Когда я прилетел в Венецию почти двадцать лет спустя, та же самая мизансцена мгновенного раскрытия всего внешнего повторилась. Только на этот раз с воздуха.

Но точно так же в иллюминаторе сначала проплывало одно сплошное море, затем – плавное вхождение в лагуну, каналы, мелькание аккуратно нарезанных территорий, прорезаемых каналами, пока на горизонте из облачной пены не возник город.