Евгений Панов: Ветры странствий. Публицистические очерки

Большой праздник – День независимости Республики Беларусь, совпадающий с Днем освобождения столицы Советской Белоруссии Минска от немецко-фашистских оккупантов, выпал назавтра после приезда. Не знаю, успели ли стать для белорусов своими, народными, искренними торжества по поводу первого события, но вот в святости второго просто грешно сомневаться. Оккупация – это два с лишним года смертельно опасной, самоотверженной партизанской жизни в лесах, куда уходили целыми деревнями, это каждодневная кровавая, тяжкая работа войны, это армии погибших и угнанных в рабство, это сожженные села, разграбленная и загаженная безжалостными чужаками земля… Память о тех годах священна, но она не на поверхности, она в глубине, в сердце, потому что народ белорусский глубок, затаен, чужд публичных демонстраций, позы, экзальтации, и если говорит о страшном и героическом времени «до сих пор не остывшего грома», то – песней.

Впрочем, как бы там ни было, в Минске двойной праздник 3 июля был отмечен с размахом, обставлен в советским стиле и организован по советским шаблонам, дополненным некоторыми новейшими элементами, до которых в СССР не додумались. Вполне гражданский человек Александр Григорьевич Лукашенко облачился то ли в маршальский, то ли в генеральский мундир – абсолютно чужую для него одежду. Фуражка, которая, кажется, была президенту велика, съехала на одно ухо. Чувствовалось, что Лукашенко на взводе – в его речи проскальзывали надрывные милитаристские нотки. Выглядело это так, будто президент связывает белорусскую независимость с военной силой, с готовностью белорусской армии дать отпор врагам, и поэтому выглядело весьма странно для главы маленькой миролюбивой страны со спокойным мирным населением, на которую никто не собирался нападать. Он словно что-то кому-то упорно доказывал, поставив перед собой цель любой ценой победить в вечном и бесконечном споре. В довершение всего президент опустился на колени и пополз к белорусскому знамени…

Успев отвыкнуть в России от подобных зрелищ, мы просидели перед экраном до полудня. Можно было просидеть и дольше – праздник перетекал из одной фазы в другую, от одного действа к другому, ветеранов сменяла молодежь, ученых – животноводы, рабочих – офицеры. В праздничный день в машину времени, подобно вчерашним поезду и «мерседесу» превратился телевизор, переносивший нас то в советское прошлое, которое в парадной белорусской реконструкции отнюдь не выглядело ностальгически прекрасным, то в неведомое будущее, тревожащее военной формой президента.

Автобус, неспешно перемещавший нас в отстоящий на десяток километров город, к машинам времени не относился. Он, со всеми своими немногочисленными пассажирами и заботливой кондукторшей, принадлежал настоящему – яркому июльскому дню, выгнавшему народонаселение в окрестные деревни, где созревали огурцы и кабачки, а черная смородина уже созрела. На маленьком рынке посреди жилого квартала типичной для шестой части суши архитектуры сухонькая старушка продавала спелые ягоды по 40 российских рублей за килограмм – совсем недорого по меркам Подмосковья.

Нагрузившись смородиной, а также всяческой мелочью (вешалками, крючками и прочим), драматически отсутствующей в санаторном «полулюксе», мы поспешили на автобус… и узнали, что в праздник дневные рейсы отменяются, ближайший только вечером.

Ну, что ж, я сделал то, что сделал бы в России: поднял руку и вышел на обочину. И простоял в такой позе минут десять. Машин с шашечками не было, все прочие и не думали останавливаться.

– Вряд ли кто поедет, – раздался сзади сочувственный голос.

Я оглянулся и увидел мужичка неприметной внешности.

– Но почему?!

– Боятся… Вам куда?.. До санатория?.. Садитесь на маршрутку, она за город выезжает, а там километров десять останется, невелико расстояние, парень подбросит.

Так и поступили. За десять лишних километров туда и за десять пустых обратно «парень» взял с нас порядочно – по своим представлениям, конечно.

Эта сумма была ничем иным, как платой за страх. Видимо, страх – неотъемлемый фон здешней жизни. В санатории горничные боятся даже прикасаться к чемоданам отдыхающих. Просят: «Вы, пожалуйста, переставьте вещи, а то мне надо пол помыть». «Да сами и подвиньте, как удобно», – говоришь и слышишь в ответ: «Нет-нет, нам не разрешают».