Дмитрий Шушарин - Русский тоталитаризм. Свобода здесь и сейчас

Спустя двадцать с лишним лет после появления книги Видоевича можно говорить о преодолении неототалитаризма двумя разными способами.

Сейчас очевидно, что так называемые цветные революции (первой была Сербия) стали продолжением революций бархатных, положивших конец оккупационному тоталитаризму – танковому социализму. Цветные революции явились преодолением уже собственного неототалитаризма.

В начале века наметилось главное противоречие в развитии Восточной Европы. Россия постепенно, шаг за шагом стала вновь превращаться в тоталитарное образование, все более и более копирующее и развивающее классические образцы тоталитаризма. Формирование гражданских наций в Грузии и Украине естественным образом ориентировало их на европейскую политическую культуру, от которой все больше отдалялась Россия. Она отказалась от исторического шанса на создание в Восточной Европе и шире – в Евразии – союза демократий, который стал бы одним из центров иудео-христианской цивилизации. Европейский выбор соседей стал рассматриваться как угроза не только несменяемой правящей элите, но и русской идентичности, тоталитарной русской цивилизации, которая позиционирует себя как антицивилизация, не имеет никаких позитивных ценностей и достижений.

Это вторая сущностная черта тоталитаризма. Первая, как уже говорилось, его атавистический характер – термин этот применим только к странам, где произошел срыв демократического развития, выпадения из иудео-христианской цивилизации. Любая тоталитарная ценность есть антиценность, независимо от идеологического оформления. Это одно из принципиальных отличий тоталитаризма от традиционных обществ с их самодостаточностью и латиноамериканских диктатур, интегрированных в западный мир. Антиглобализм и левота последних десятилетий значительно усилили тоталитарные тенденции на этом континенте, сделали вполне левую Венесуэлу союзником России, где провозглашаются правые лозунги – монархизм, клерикализм, шовинизм.

Ни демонизировать, ни унижать Владимира Путина и его окружение не стоит. Люди, пришедшие к власти в последние годы прошлого века, не преследовали безумных целей. Владимир Путин был гомункулусом, выращенным в политтехнологической колбе. Никто и не хотел, чтобы он развивался в тоталитарного вождя, но критерии выбора были тоталитарными – идеальным казался человек без свойств. И это полностью соответствовало духу и содержанию тогдашних политтехнологий, тоталитарных по главному признаку – для российских политтехнологов всегда лишними, ненужными элементами были человек и общество.

Правители России не ставили перед собой тоталитарных сверхзадач. Но и других тоже не ставили. Все, что им нужно, – их пожизненная несменяемость во власти и ее конвертируемость. Человеческого измерения политики, государственной деятельности, общественного служения для них не существует. Они даже не отрицают мораль, не говорят о химере совести – они просто рассуждают и действуют вне этих категорий, считая их пригодными лишь для политической демагогии.

В октябре 2004 года я охарактеризовал складывавшийся режим так:

«Власть напрасно обвиняют в отсутствии идеологии. Ее идеология проста, известна с советских времен и сводится к простейшей формуле: что охраняю, то и имею. И эта простота обеспечивает высокие рейтинги. Общество не хочет взрослеть и этим настроениям более всего соответствует инфантилизм, столь свойственный чекистам и прочим советским вахтерам.

С целеполаганием и целеустремленностью тоже все в порядке: главное – это обеспечить себе безбедную старость за счет того, что охраняешь. Но охраняемый объект, кроме нефти, газа, спирта и все еще продаваемого оружия, живет какой-то своей жизнью, управляется самым непонятным образом. И даже при стопроцентном рейтинге доверия ни один завхоз, ни один вахтер, ни один охранник не может себя чувствовать полностью владеющим ситуацией. Скорее, ситуация владеет им. По мере расширения зоны контроля у контролеров все более острым становится ощущение того, что они находятся во власти вот этой самой «стоящей вне жизни» силы. Чем выше стоит человек в тоталитарной социальной иерархии, тем незащищеннее он, тем меньше у него свободы для маневра, тем сильнее чувство жертвы, именуемое в психологии виктимностью

И потому первое лицо, Начальник, как теперь принято его называть в аппарате (не Хозяин, как именовали Сталина и не Батька, как Лукашенко), обречен на одиночество, страх, недоверие к самому близкому кругу, которому тоже и скучно и грустно. Нет никаких оснований подозревать, что люди, в нем находящиеся, чувствуют себя сейчас комфортно. Собственно, вслед за Начальником они – первые жертвы наступающего тоталитаризма. 14 14 http://polit.ru/article/2004/10/21/ing/ .»