Дмитрий Шушарин: Русский тоталитаризм. Свобода здесь и сейчас

Применение термина «тоталитаризм» ограничено иудео-христианской цивилизацией и теми нациями, которые совершили попытку выхода за пределы ее ценностной системы. Речь идет о нескольких европейских странах, которые за последние сто лет, начиная с 1917 года, устанавливали атавистические режимы, возвращавшие их не в средневековье, а в первобытность. При этом использовались различные идеологические построения, не мешавшие эстетическим, а порой и временным политическим сближениям.

Для классиков тоталитаризмоведения предмет их исследования был внешним. Ханна Арендт опубликовала свой классический труд «Истоки тоталитаризма» в 1951 году, когда нацистский режим уже рухнул, а о советском у нее были весьма туманные представления. Ино дело – те, кто жил и работал в России и нацистской Германии. Варлам Шаламов говорил:

«В каком-то смысле писатель должен быть иностранцем в том мире, о котором пишет он… Нельзя рассказать хорошо о том, что знаешь близко 5 5 http://shalamov.ru/library/25/1.html .

И тем не менее, самому ему удалось, как и Надежде Мандельштам, особенно во «Второй книге», хотя сохранение своей инаковости, чужеродности внутри тоталитарного организма почти невозможно. Самое главное, как показывает опыт двух названных людей, – не возлагать никаких надежд на тоталитарную власть. Это отличало их и от Михаила Булгакова, справедливо названного Надеждой Яковлевной «дурнем», и от Солженицына с его обращением к вождям.

Стать «иностранцем» значит либо не допустить отождествления с тоталитаризмом, либо растождествить себя с ним. Полностью, без изъятий и исключений, с ясным пониманием несовместимости собственной личности с общественным устройством. Начинать приходится с понимания, что тоталитаризм не есть нечто вовне лежащее. Это нечто во мне живущее. В центре внимания тех, кто стремился стать «иностранцем», иным, не имея возможности перемещения в иное пространство, стратегия личности в условиях, исключающих все личностное и индивидуальное.

Растождествление далеко не всегда бывало осознанным, иногда оно навязывалось апологетам тоталитаризма, как это было с Андреем Платоновым, оставившим классические художественные исследования этого феномена. В советские времена совершались попытки дистанцирования от русской модели тоталитаризма, стоявшие за изучением модели германской. Я бы назвал два имени – Льва Копелева и Александра Галкина, хотя один из них диссидент, а другой статусный советский ученый. Но для понимания природы германского тоталитаризма они сделали многое, чего не скажешь о Михаиле Ромме с его «Обыкновенным фашизмом».

В нынешней ситуации, чтобы стать иностранцем, надо вывести себя из пространства массовой культуры, не теряя ее понимания. На мой взгляд, подобное дистанцирование начинается с осознания того, что массовая культура несовместима с трагедией и трагическим сознанием, трагическим мировосприятием. Парадокс в том, что трагизм исключает суицидальность. и только трагическое сознание побуждает к действию.

Но хозяева дискурса – не власть вовсе, а интеллектуальная и медиа-элита – не допустят невеселой простоты, которая делает трагедию трагедией. В очередной раз все тонет в фарисействе. И удаляет русских от того, что может послужить основой для обновления русской нации.

Тоталитаризму более всего враждебно систематизированное и концептуально проработанное знание о нем. И осмысленные действия на основе этого знания. Пока же все действия тех, кто считает себя оппозицией, основаны на знании о прежнем режиме, о классическом тоталитаризме, опыт и ошибки которого усвоены режимом нынешним. Он ничего не скрывает и не прячет, напротив, выставляет свою мерзость напоказ и услужливо сообщает: «Возмущаться подано». И прогрессивная общественность бросается к компьютерам, как толпа халявщиков к фуршетным столам, чтобы приумножить ненависть и агрессию, чтобы не допустить свободного и спокойного осмысления происходящего.

Для советского и постсоветского ума характерно обезличивание гуманитарных достижений свободного мира, их расчеловечивание. С исследованиями тоталитаризма это особенно заметно. Главное – выделить пять-шесть отличительных черт этого общественного устройства. А чтоб не было слишком сухо, добавить несколько цитат. «Истоки тоталитаризма» Арендт афористичны, поэтому получается публицистически хлестко, красиво параллелится с современностью.

Главной темой первой и до сих пор главной книги о тоталитаризме является его природа, его внутренняя сущность, проявляющаяся в его отношении с человеческой личностью и – что очень важно – с общностями людей, которые производны от этой личности, являются проявлением человеческой креативности. Выводы были сделаны Арендт из наблюдений за результатом, но надо суметь спроецировать их на наблюдения над процессом.