Дмитрий Шушарин: Русский тоталитаризм. Свобода здесь и сейчас

А сторонники бессрочного правления Путина (президентом или нацлидером – неважно) строили свою пропаганду на том, что без него все рухнет. Но нет худшей оценки для любого руководителя, будь то президент страны или директор клуба.

Однако в России уже были бессмысленны критерии оценки деятельности политиков и менеджеров, принятые в цивилизованном мире. И это давало ответ на вопрос о том, что происходило восемь лет до этого, на что был нацелен план Путина. И в чем причина его успеха и популярности. Все дело в том, что Путин оказался абсолютно адекватен не социальному запросу, не политическому, а национальному. Он действовал и действует в той парадигме, которая примерно с начала девятнадцатого столетия определяет русскую национальную и государственную самоидентификацию. Начиная с этого времени, Россия позиционировала себя как государство, консолидирующееся в противодействии формированию наций как внутри империи, так и вне нее.

Власть – в полном согласии с народом – стремилась к формированию антинации, определяющей себя и существующей лишь в противостоянии всему миру. Необходимость существования в этом мире усложняла движение к цели, а порой его останавливало. И весьма длительная остановка началась с перестройкой. А ведь все было очень хорошо, когда Андропов сбил южнокорейский Боинг, а Черненко устроил бойкот Олимпиады-1984.

Именно в эту временн у ю точку и возвращал Россию план Путина. Не только девяностые годы были объявлены историческим кошмаром. Тогда наметилась вполне очевидная тенденция к отказу от главного достижения восьмидесятых, от того, с чего началась новая историческая эпоха, – от нового мышления во внешней политике, от открытости, от разоружения.

В предшествовавшие тому годы еще делались попытки представить складывающийся в России режим как особую форму демократического устройства. Так появилось клише «суверенная демократия». Но на практике она оказалась туземной легитимностью – пренебрежением тем, будет ли новый режим легитимен для окружающего мира. Это был уже вызов, установление новой легитимности, нового порядка, чей варварский характер становился все более очевидным. Российское государство в очередной раз не состоялось. Русские не стали русскими: они остались антиамериканцами, антигрузинами, антиэстонцами, антибританцами.

Восемь лет власть реализовывала деградационную модель трансформации общества, государства, экономики. Но Путин не был и не является единоличным правителем, не нуждающимся ни в каких договорах и соглашениях с элитами. Поэтому план Путина предполагал дальнейшую консолидацию элит, а не войну с ними. Предложения авторов «Завтра» и Виктора Черкесова, потерявшего статус особы, приближенной к государю, тогда не прошли. Не было и третьего срока – была придумана комбинация с тандемократией и игрой в медведевскую оттепель.

Ино дело – внешний мир. В ноябре 2007 года я сделал такой вывод:

«Неизбежен серьезный, тяжелый, масштабный конфликт со всем миром. Начало этому конфликту может быть положено агрессией России против одной из стран постсоветского пространства 50 50 http://polit.ru/article/2007/11/15/shushplan/ .»

Старинное слово «оттепель» вошло в сегодняшний политический лексикон и никого не отталкивает своей архаичностью. Да, вот так, знаете ли как-то: ждем новых маленьких свобод, в надежде славы и добра, дней Анатольича прекрасное начало. Такие настроения появились с приходом Медведева на пост президента.

Вот только было непонятно, что должно было размораживаться и с какой целью. При Хрущеве все было ясно. При повторной оттепели – когда размораживали вновь замороженное, а оно, естественно, оказалось к потреблению непригодным, – тоже никто особенно от непонимания не страдал. А в 2008 году – что? Почему ситуацию 2008 года надо было описывать в терминах совсем другой эпохи? Почему никто не хотел вспоминать перестройку с гласностью? Слова-то более молодые.

Да понятно почему. «Оттепель» – она ведь никого ни к чему не обязывала, ее никто официально не провозглашал, Хрущев такого слова не употреблял. Это что-то такое непонятное, историческое нечто, которое было, но при этом его не было. Вроде как не историческое событие, у которого есть автор, актор и пассивные объекты его воздействия, а природное явление. Ветер подул, ветер стих, потеплело, ударил мороз. Бог дал, Бог и взял.

Необычайно удобное слово. Горбачев-то «перестройку», «гласность» и «новое мышление» проговаривал. А «оттепель»… Ну, от Ильи Эренбурга пошла. Читаешь повесть с этим названием и недоумеваешь: как так получилось. Но слово прижилось. Оно оказалось достаточно безликим, потому и прижилось.