Игорь Ваганов - Сталинград – от поражений до победы. (Из дневника парторга)

Знал об этом Сорокин или нет – мне неизвестно. Но при встрече он тут же резким осуждающим тоном спросил:

– Говорят, что вы трусов и паникеров в герои возводите?

– Не пойму, о чём речь, товарищ подполковник, – официально ответил я.

– Не прикидывайся дурачком, – как всегда тоном, не терпящим возражения, ответил Сорокин и, изучающе осмотрев меня своим недоверчивым взглядом, продолжал: – Что это за Семенихин у вас объявился? Говорят, десять дней где-то болтался по тылам врага, и вы его с распростёртыми объятиями приняли.

– Ах, вон о чём вы, – рассмеялся я, – верно, почти все вышли у нас из окружения. В том числе и Семенихин. И надо сказать, для Семенихина – большой урок. Он многое понял. И, самое главное то, что научился врага ненавидеть.

– Вы всё философствуете! – вновь оборвал меня подполковник. – К стенке надо вашего Семенихина, чтобы другим неповадно было. А вы на руках его носите.

К этому времени взгляды многих товарищей на окружение уже изменялись, и я смело ответил:

– Всех, кто был в окружении, не расстреляешь.

– А надо бы, – заявил Сорокин.

– Не ваша воля, – ответил я и распрощался.

С этих пор я Сорокина не встречал, что с ним – не знаю. Но подумать меня он заставил. В своем отделе с начальником мы как-то не нашли общего языка. Горбунов всё держал в себе и был не откровенен, Загорский придерживался взглядов сторонников Сорокина. Зато с Шевченко и Суриным мы делились во всём. У нас не было друг от друга секретов. Я никак не мог понять, почему у нас сложилось такое отношение к людям, побывавшим в окружении. Человека, вышедшего из окружения или сбежавшего из плена, обязательно опасались. Почему-то кое-кто предполагал, что он непременно выболтал военную и государственную тайну и уж, наверное, завербован в шпионы. Как правило, за ним устанавливался очень строгий надзор. Всё это мне было непонятно. Я не верил, что наш советский человек способен продать свою родину. И мне было очень тяжело, когда о том или другом верном товарище вдруг спрашивали что-нибудь неприятное. Я часто об этом спрашивал Шевченко. Он отвечал обычно так: время такое, но оно пройдёт, поверь мне, пройдёт.

28 августа 1942 года. (Из дневника И. М. Ваганова.)

Писать не хотелось, но иной раз бывает и так, что сила привычки одолевает всё. Так получилось и сегодня. Примостившись на лафет пушки, записываю о том, что взволновало меня. А взволновало вот что: начальник политотдела ещё утром вручил мне листовки и сказал:

– Прочитать во всех ротах и батареях.

Мне страшно хотелось спать, и я небрежно сунул их в карман, подумав, что прочитаю потом, а сейчас спать, спать! Но вдруг меня охватило какое-то непривычное волнение, и я сам не сознавая, вытащил одну листовку. И вот эта маленькая листовка, написанная не на первосортной бумаге, глубоко взволновала меня и разогнала мое дремотное состояние. «Мастера истребления танков» – так была озаглавлена листовка. Сколько в ней было строк, память не сохранила. Но её простые слова запали в душу на всю жизнь.

Их было тридцать три. Тридцать три героя… Почти совпадает с Пушкиным, писавшим о тридцати витязях, чредой выходящих из вод. Но это были не сказочные витязи, а реальные солдаты 67-й стрелковой дивизии 1379-го полка, разных рот и батальонов. Ранним утром 24 августа 1942 года, на крутом берегу мелководной степной речушки Россошки попали они в окружение немцев.

– Рус, сдавайся! – закричали со всех сторон враги. В этот момент на одном из брустверов окопа показался замполит Леонид Ковалёв.

– Товарищи! Смерть или победа! Но только не плен, – обратился он к солдатам и офицерам.

– Победа, но не плен! – поддержал его младший лейтенант Георгий Стрелков.

– Клянёмся победить или умереть, но в плен не сдадимся, – крикнул командир взвода связи младший лейтенант Евтифеев.

– Клянемся. Клянемся! – отозвались со всех сторон солдаты.

– Рус, сдавайся! – гортанно выкрикивали гитлеровцы, сжимая огненное кольцо вокруг горстки храбрецов.

– На, получай, гадина! – крикнул Леонид Ковалёв и выстрелил из пэтээровского ружья.

– А это возьмите в придачу! – добавили солдаты и тоже выстрелили в приближающиеся танки, и в фашистские танки полетели связки гранат, бутылки с горючей жидкостью.

На поле боя запылал один танк, потом второй, третий, четвёртый. Немцы уже не кричали «Рус, сдавайсь!» Они залегли, поливая свинцом маленький островок, занятый нашими бойцами. А танки всё ползли и позли.