Марина Махортова - Дней связующая нить. О родных Даниила Хармса

– Маменька, что же Вы плачете, ведь братец живой-здоровый приехали! И, верно, подарки всем привезли! – прервал трогательную встречу все тот же детский голосок.

– Наташа! Как можно! Вот погляди, Васенька, на эту егозу. Сестрица твоя, Наталья. Десятый год всего, а бедовая страх! И никакого почтения к родительнице – задыхаясь, выговорила наконец Александра Васильевна.

– Ах, матушка, дайте-ка я со всею почтительностью поцелую Ваши руки. Как же я мечтал об этом на войне! – наклоняя кудрявую голову к матери, проговорил Василий Колюбакин.

– Но каков герой наш! – громко сморкаясь, сказал отец. – Вылитый я, в бытность мою на войне с туркою. И статью, и выправкой, и удалью! Да и то сказать, в гренадеры лишь бы кого не возьмут, а уж в гвардию и подавно. Но полно, нежничать, да слезы лить. Вели, Александра Васильевна, девкам столы накрывать, да гостя дорогого потчевать.

Умывшись с дороги и едва переведя дух от родственных объятий, наш герой был усажен за богатый стол, который по такому случаю накрыт был в зале. В одном углу залы вделан был шкаф с лучшими фарфоровыми чашками, которые редко употреблялись, и с двумя фарфоровыми китайскими болванами. В другом углу на мраморном столике стояли столовые часы. В зале были еще стенные часы: с курантами, то есть с музыкой. Зеркала в простенке между окнами залы были в потускневших вызолоченных рамах.

Со щемящим чувством смотрел Василий на стены дома родителей, что были обиты грубыми обоями. Обои эти на полтора аршина не доходили до полу; этот остаток, называвшийся панелью, был обтянут толстым холстом и выкрашен на клею мелом и разрисованы домашним художником. С удивлением видел Василий подросших сестер – Агашу, Наташу, Лизоньку, малышку Глафиру, да братца Петрушу – заполнивших в его отсутствие низенькие комнаты старого помещичьего дома. А Петруша не сводил глаз с молодого офицера, так и норовя незаметно потрогать военную амуницию старшего брата.

Василий узнавал и не узнавал родную семью. В свои 20 лет он столько успел прожить и прочувствовать, что с полным правом мог ощущать себя настоящим ветераном. За его плечами были сражения, потери друзей, боевые раны и награды. А здесь, дома жизнь текла по-прежнему неспешно. Только родители, как и родительский дом, постарели и как бы сделались меньше ростом.

– А помните, маменька, как вы брали мою голову, когда я был маленький, себе на колени, и с ласкою расчесывали своим гребешком. Вы все говорили, что таких кудрей, как у меня, ни у кого в целом свете нет?

– Неужто, Васенька, ты про это помнишь? – всплеснула руками Александра Васильевна. Она по случаю возвращения сына принарядилась, была в высоком кружевном чепце, разрумянившаяся от волнения. Глаза ее, большие и темные, как у сына, ярко блестели, то ли от близких слез, то ли от сдерживаемой радости.

– Никогда не забывал! – серьезно сказал Василий. – Может этим и спасался, да еще вашим молитвами, матушка.

– И я за вас, братец, каждый день молилась! Маменька велела, почитай каждый день, в нашей домовой церкви службу справлять, за воинов молиться. – встряла в разговор бойкая Наташа.

– Вот в кого такая уродилась? – погрозил пальцем старый майор-почто старших перебиваешь и без спросу говоришь?

– В вас уродилась, батюшка, сами говорили! – Наташа потупилась. Очень ей хотелось старшему брату понравиться.

– И то верно, папенька! Колюбакинская порода сразу видна! Зря что ли у сестрицы Наташеньки на носу веснушки показались! Солнышко поцеловало! Колюбака и есть! – развеселился Василий. Наташу бросило в краску, и она кинулась вон из-за стола.

– Ох, и застыдил ты нашу разумницу. Наташа, не гляди, что на мала, первая отцу помощница. Себя, почитай выше Петруши и Аглаи в дому ставит. Скоро, Натальей Ивановной величать начнем. —покачала с улыбкой головой матушка.

– А почерк, сударь мой, какой изрядный у ней оказался, пишет лучше старших, буковка к буковке. Да и книжки, я приметил, из моей библиотеки тайком себе в спаленку носит. Уж не знаю, что она в них разбирает? – добавил довольно Иван Васильевич.

– Ох, отец мой! Выучишь ты ее на свою голову! Многие знания, многие печали, тебе ли не знать. – покачала головой Александра Васильевна