Нурали Латыпов - Ислам и мир - восток глазами классиков

Вот как надо формировать духовные скрепы. Словом и делом.

Вот как надо жить, верить и объединять людей вокруг великих духовных истин.

И вот какими были последние слова этого великого человека: «Люблю Истину». Да храни, Аллах, Милостивый и Милосердный, его светлую душу.

Исмагил Шангареев

Для меня Хлебников – прежде всего Гуль-мулла, урус (русский) дервиш, идущий на Восток. Этот путь мы сегодня проследим на основе его биографии и удивительных по своей духовной и историко-временной емкости произведениях – «Труба Гуль-муллы», «Хаджи-Тархан» и третьего паруса (так Хлебников называл главы) сверхповести «Дети выдры», посвященного «Искадер-наме» Низами Ганджеви. Однако, как говорят – смысл Пути во многом объясняет его начало. Известно, что семья Хлебникова в 1898 году переехала в Казань, где он поступил в 3-ю казанскую гимназию. Через пять лет он окончил курс гимназии, осенью 1903 года поступил на математическое отделение физико-математического факультета Казанского университета. Математика становится основой его поэтического видения, расширяет мышление настолько, что мир вокруг него трансформируется в некую систему образов.

Нурали Латыпов

Творчеству Велимира Хлебникове посвящено огромное количество исследований как в России, так и за рубежом. Мы в нашей беседе затронем лишь тему «Хлебников и Восток», в двух её основных измерениях. В евразийском измерении и измерении духовных энергий ислама.

Почему мы намеренно фокусируем внимание читателей на весьма сложном и неоднозначном отражении реальности в поэзии Хлебникова? Думаю, не будет преувеличением сказать, что Хлебников единственный в истории литературы новатор, который с помощью отдельных неологизмов создавал целостные системы образов. Владимир Маяковский писал, что «Хлебников создал целую „периодическую систему слова“. Беря слово с неразвитыми, неведомыми формами, сопоставляя его со словом развитым, он доказывал необходимость и неизбежность появления новых слов».

Известно, что к 1904 году относятся первые литературные опыты Хлебникова, в частности, он предпринял попытку опубликовать пьесу «Елена Гордячкина», послав её в издательство «Знание» Максиму Горькому. Но при этом он уже был «Хлебниковым, который сменил в поэзии пушкинское «доломерие Эвклида» на хлебниковское «доломерие Лобачевского». Неудивительно, что он получил отказ там, где пушкинское «долгомерие Эвклида» считалось единственно возможным. Я имел честь окончить физический и биологический факультеты Ростовского Государственного университета и как нейробиолог очень хорошо понимаю, что пытался создать Хлебников, синтезируя поэзию и физику. Он настолько ушёл в конструирование пространства-времени, что для него не существовало понятие «современник». Время было для него волновым циклическим повторением событий и одновременно неким «динамизированным пространством».

Думаю, нет смысла говорить, насколько далеко от всего этого был Горький. Впрочем, мало кто в те годы, а тем более сегодня, мог бы себе представить, насколько Хлебников не был привязан к настоящему, существуя только в абсолютном пространстве слова и являясь, как он сам писал, «гражданином всей истории».

Исмагил Шангареев

Именно в том, что он «гражданин всей истории», и заключается его исключительная значимость для наших диалогов. Важно понимать, что тема ислама в истории мировой культуры требует именно такого не ограниченного ничем пространства в историческом времени, языке и поэзии. Прорастание его духовного зрения в исламский мир происходило постепенно – Казань, Баку и, наконец, иранский портовой городок Энзели.

« Энзели, – писал Хлебников родным, – встретило меня чудным полднем Италии. Серебряные видения гор голубым призраком стояли выше облаков, вознося свои снежные венцы… мы бросились осматривать узкие японские улицы Энзели, бани в зелёных изразцах, мечети, круглые башни прежних столетий в зелёном мху и золотые сморщенные яблоки в голубой листве.

Осень золотыми каплями выступила на коже этих золотых солнышек Персии, для которых зелёное дерево служит небом.

Это многоокое золотыми солнцами небо садов подымается над каменной стеной каждого сада, а рядом бродят чадры с чёрными глубокими глазами.

Я бросился к морю слушать его священный говор, я пел, смущая персов, и после 1,5 часа боролся и барахтался с водяными братьями, пока звон зубов не напомнил, что пора одеваться и надеть оболочку человека – эту темницу, где человек заперт от солнца и ветра и моря».