Литературная Газета: Литературная Газета, 6615 (№ 39/2017)

– Лохматый! – властно позвал он собаку и направился к переминавшемуся с ноги на ногу от мороза и нетерпения Гнедко. Ласково похлопал его по литому крупу. Расправил упряжь. Взбил в санях сено. Укрылся тулупом и удобно устроился в розвальнях, облокотившись на тугой, прикрытый брезентом, куль муки.

– Бывайте здоровы! Ждём в гости, – крикнул он, чуть обернувшись.

Крупный, с мощным загривком кобель рванул вслед заскрипевшим саням и в мгновение ока обогнал затрусившего ровной рысцой мерина.

Дорога нырнула под гору и завиляла по стиснутой увалами долине ручья. Сани на покатых ухабах мерно покачивали, точно баюкали.

Неожиданно испуганно зафыркал и тревожно запрядал ушами Гнедко. Бежавший впереди Лохматый прижался к саням. Лапа обернулся и, шаря глазами по сторонам, заметил какое-то движение вдоль увала. Смутные тени скользили по гребню не таясь, открыто! Волки!!!

Противно заныли пальцы, засосало под ложечкой.

– Но! Но! Пошёл! – сдавленно просипел Лапа, наотмашь стегнув мерина, хотя тот и без того уже перешёл на галоп и, вскидывая в такт прыжкам хвост и гриву, нёсся по накатанному снегу так, что ветер свистел в ушах.

Волки растворились во тьме. Лента санной дороги вместе с ручьём петлёй огибала высокий, длинный увал. Хорошо знавший окрестности вожак перевалил его и вывел стаю к тому месту, куда во весь дух нёсся Гнедко.

Лапа чуял, что петля таит смертельную опасность, но повернуть обратно не решался – посёлок уже слишком далеко.

– Авось упрежу, – решил он, и, придерживая вожжи одной рукой, другой нашарил в сене топор.

Внезапно мерин дико всхрапнул и, взметая снег, шарахнулся в сторону – наперерез упряжке вылетела стая. Мощный матёрый сходу прыгнул на шею Гнедко. Ещё миг – и тот пал бы с разорванным горлом, но удар оглобли отбросил зверя в сторону. Человек опомнился, схватил и с силой метнул в стаю мешок муки.

Увесистый куль ещё не успел упасть, как волки живой волной накрыли его и растерзали в белое облако. За это время Лапа успел выправить сани на дорогу.

– Давай! Давай! – осатанело завопил он, нещадно лупцуя мерина кнутом. Обезумев от страха и боли, Гнедко понёсся, стреляя ошмётками снега из-под копыт так споро, что обошёл умчавшегося вперёд Лохматого. А сзади не­умолимо накатывалась голодная стая. Вот вожак, клацая зубами, попытался достать не поспевавшего за упряжкой Лохматого, но пёс, в смертельном ужасе прибавил ходу и, изнемогая, запрыгнул в розвальни.

Лапа уже слышал прерывистое дыхание серых. Ещё немного и волки, пьянея от горячей крови, разорвут, растерзают его на куски. Он сдёрнул с себя овчинный тулуп и швырнул на дорогу. Звери набросились на него, но, обнаружив обман, возобновили погоню с ещё большей яростью.

Человек снимал и кидал в сторону стаи то шапку-ушанку, то рукавицы, но однажды одураченные волки не обращали на них внимания: стая, жаждала крови и мчалась, неумолимо сокращая расстояние.

Охваченный страхом Фёдор Дементьевич, не умолкая, исступлённо вопил, брызгая слюной, то на коня: «Быстрей, Гнедко, быстрей!», то, обернувшись назад, устрашающе тряся топором, на стаю: «Порублю! Всех порублю!»

Казалось ещё несколько секунд – и матёрый повиснет на руке, а остальные пятеро станут рвать его, ещё живого...

Мужик лихорадочно огляделся. В ногах жался Лохматый.

Глаза Лапы вспыхнули сатанинским огнём – собака? Живая тварь, кровь – вот, что нужно стае! Он ногой пихнул пса навстречу смерти, но бедняга, широко раскинув лапы, удержался.

– Пошёл, паскуда, – срываясь на петушиный фальцет, завизжал разъярившийся Лапа и нанёс сапогом увесистый удар.

Лохматый скособочился и, сомкнув челюсти, мёртвой хваткой, вцепился в борт саней.

Волки были совсем близко. Человек упёрся спиной в передок, поджал ноги и с такой силой ударил по лобастой голове, что пёс, оставив на гладко отполированном дереве светлые борозды от клыков, косо слетел с саней и, перевернувшись в воздухе, рухнул на дорогу. Слух полоснули истошный визг, глухой рык…

Упряжка промчалась сквозь ольшаник и выехала на заснеженный холм, откуда хорошо видны редкие огоньки деревни. Загнанный Гнедко замедлил бег.

Только теперь полураздетый Лапа почувствовал, как трясёт от пережитого ужаса и холода его тело. Закопавшись в сено, он натянул поверх кусок брезента и настороженно вглядывался в удаляющийся непроницаемо-чёрный лес. Страх постепенно отпускал, уходил как бы внутрь.

Въехав на окраину деревни, он попридержал запалённого коня: «Добрый, однако ж, у меня мерин. Другой не сдюжил бы».