Журнал Современник - Наш Современник 2006 #2

— Ну, судя по тому, что скульптуры Конёнкова, которые он ещё до революции в дереве создавал, до сих пор в Третьяковке, в Русском музее и других галереях стоят, и как новенькие, — вы, Павел Лаврентьевич, свои секреты ему передали…

— Да, кое-что он от меня перенял — да он ведь у многих умельцев учился. Настоящий мастер — он у всех учится… — ответил хозяин дома.

— Ну ить и ты тож от него кой-что взял доброе, — заметил дед. — Вот личье вырезывать стал.

— Так вы и скульптурой занимались?! — ещё раз удивился я.

— А то! — воскликнул дед. — Думаешь, Лаврентьич токо мебелями славен стал? Да и на тех же его “горках”, шкапах да креслах таки патреты красуются — заглядишься, а уж морды звериные — тронуть боязно… А Христос! Христа-то какого ты, Паша, сваял! Он в Троице содержался, покудова её в тридцатых не закрыли, музей там антирелигиозный исделали, а посля войны уже в городском, в историческом музее оказался. Да ты ж, Слав, тот статуй видал, он в той зале, где иконы древние. Помнить должон: ить не статуй — человек живой, замученный…

…Я действительно хорошо знал, о какой деревянной скульптуре шла речь. Эта статуя Христа была извлечена из запасников как раз в те мои подростковые годы, когда я стал частить в наш краеведческий музей: его директор, художник и собиратель старинной живописи и утвари, как дворянской, так и крестьянской, вместе с несколькими учителями истории создал при музее что-то вроде общества любителей местной старины. К пожилым подвижникам тянулись и школьники, и студенты, и те хранители отечественной мудрости заражали своих питомцев любовью к русской истории, давней и недавней. Вот в главном зале музея, в самом его центре и находилось деревянное изваяние сидящего Христа. И я множество раз его разглядывал.

Облик этой небольшой — в половину среднего человеческого роста — скульптуры легко представить тем, кто видел в московском музее на Волхонке или хотя бы на хорошей фотографии роденовского “Мыслителя”. По крайней мере, я, мальчишкой впервые оказавшись в столице и оглядев шедевр французского ваятеля, сразу же узрел в темно-бронзовом мускулистом гиганте сходство с тем деревянным изваянием, которое столько раз представало моим глазам в музее родного города.

Знатный талабский мастер во многом взял за образец эту работу Родена для изображения своего Христа, — не мог Павел Лаврентьевич не запомнить “Мыслителя”, когда в свои молодые годы вместе с Конёнковым, водившим его по московским художественным галереям, повидал эту статую, приобретённую купцом и меценатом Щукиным для своей коллекции. Тут нет ничего странного, уничижительного для дедова друга: ведь тот в искусстве скульптуры был не мастером, а всего лишь любителем. Но каким!… Да, он несомненно копировал фигуру “Мыслителя”, вытёсывая и вырезая в дереве облик Спасителя. Та же скорбно-задумчивая сидячая поза, и точно так же Сын Божий подпирает свою тяжёлую голову рукой, опираясь локтем на колено. Правда, Иисус, изваянный краснодеревщиком, гораздо менее мускулист, чем роденовский герой, но это и естественно: побывав на распятье, атлетическое телосложение не сохранишь… Да и вместо набедренной повязки наш земляк изобразил на чреслах Назареянина что-то вроде рабочего фартука, из тех, что носили мастеровые люди прежних времён. И вообще родство этих двух статуй состояло лишь в сходстве фигур. Резец русского мастера изобразил именно Христа!

Помнится, не раз, когда я ещё мальчишкой оглядывал это изваяние, меня поражало лицо Христа. Оно было, что называется, “тутошным”: такие лица могли принадлежать множеству мужиков, с детских ранних лет мне знакомых. Более того, угадывались в нём и какие-то наши “фамильные” черты — крупный, “чудской”, прямой нос, слегка выпуклый лоб, почти полное отсутствие скул и сильный, волевой подбородок… Но холодновато становилось, когда, пригнувшись, я пытался заглянуть в глаза изваяния: немыслимая, непредставимая, неземная мука была запечатлена в них. (Где-то раздобыл Павел Лаврентьевич для своего труда бирюзу, чтобы сделать инкрустации, изображающие синеву глаз.) Золотисто-темноватыми накладками из морёного дуба мастер изобразил волосы, брови и бороду своего героя… А вот забылось и не вспомнить, что за камушки тёмно-красного цвета “вживил” он в древесную плоть, имитируя ими капли крови. Навряд ли даже при очень хороших достатках автор этого творения имел возможность приобрести столько рубинов. Но из рубиново-кровавых ран на ступнях, на ладонях, из-под сердца и с чела Христова стекали навсегда остановившиеся на яворовой плоти капли крови. Они казались мне совершенно настоящими — особенно те, что сочились по изборождённому страдальческими думами лику с чела, израненного терниями…