Евгений Елизаров - Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин)

На совести же Иоанна «завелось» отнюдь не единое пятно, она давно уже была изъязвлена вся без остатка, и «мальчики кровавые в глазах» застили ему весь белый свет… Говорят, в здоровом теле – здоровый дух, но говорят ведь и другое: все болезни – от нервов, и где нет согласия с самим собой, где нет мира в собственной душе, не может быть никакого телесного здоровья. Мог ли сохранить такое согласие этот самозванный палач, когда боль распятого им народа тяжелой медью, набатным гулом должна была не переставая стучать в его висках?

Не этот ли набат время от времени гнал его к покаянию? История свидетельствует: одетый в рубище, часами он простаивал на коленях, вымаливая прощение за пролитую кровь. Правда, молитвенный порыв очень скоро проходил, и он, как бы стремясь изгнать из памяти только что проявленную слабость, вновь «скакал купаться в крови». Видно, и то и другое – и покаятельная молитва и острая жажда чужой непереносимой боли давно уже действовали на него как наркотик, но, как и всякий наркотик, они повелительно требовали постоянного увеличения дозы.

Но все же и ему однажды довелось взглянуть в самые глаза возмездию…

Одни говорят, что история не повторяется. Другие утверждают, что она повторяется дважды: один раз в виде трагедии, другой – в виде фарса. Но вот эта внезапная встреча с Немезидой повторилась. Конечно, многое зависит от личного вкуса, но в этом повторе, трагедия была потом. Сначала же был если и не фарс, то смертельный позор, спасение от которого можно найти либо в петле (самоубийство как избавление от позора еще будет в русской истории: проигравший Крымскую войну Николай I так и не сможет пережить свое унижение), либо в уничтожении всех его вольных и невольных свидетелей.

28 июня 1941 года, после того, как неожиданно рухнул Западный фронт и пал Минск, Иосиф Сталин вдруг бросил все и уехал на одну из своих дач. Через несколько дней, первого июля, за ним приехали члены Политбюро, и от приехавших не укрылось выражение острого страха в глазах встретившего их диктатора: стало очевидно, что все эти дни он ждал своего ареста.

Его бегство можно было бы объяснить паникой и назвать обыкновенным дезертирством, кстати, именно на это и намекает Н.С.Хрущев, впервые сделавший достоянием гласности этот факт. Но, думается, все обстояло куда как серьезней. Сталин и в самом деле не отличался большим мужеством, но тот эпизод вовсе не был проявлением его трусости, не был сдачей перед лицом внезапно обнаружившейся всесокрушительной силы германского нашествия. По-видимому, это было приуготовление самого себя к смерти. Точнее сказать, к стандартному в те поры обвинению по пятьдесят восьмой статье в измене Родине, но, впрочем, тогда это было одно и то же.

Основания для показательной расправы с ним, в духе тех помпезных судебных представлений, которые разыгрывал со своими былыми политическими противниками он сам, были вполне достаточные и неопровержимые. В сущности состав вины был сформулирован им же самим – история оставила для потомков его собственные слова, сказанные накануне ухода: «Великий Ленин оставил нам социалистическое государство, а мы его просрали». В те трагические дни многим казалось, что и в самом деле таинственная рука уже начертала на стене церемониального зала свое «Мене, текел, упарсин». В самом деле, третьего июля начальник германского генерального штаба Гальдер занесет в свой военный дневник торжествующую фразу о том, что кампания против России уже выиграна, на следующий день, четвертого, об этом же заявит и сам Гитлер (а главы государств так просто словами не бросаются). Правда, уже через несколько дней они переменят свое мнение, но это будет позднее. Сейчас же кому как не ему, Иосифу Сталину, должно было быть ясно, что это «мы» из ставшего историческим речения в обвинительной речи Государственного Прокурора будет подразумевать в первую очередь его и никого другого. Упрямое нежелание принять к сведению сигналы, свидетельствовавшие о готовности Германии к скорому нападению, ошибка в оценке ее военно-экономических возможностей, неспособность к точной оценке конфигурации воинских сосредоточений у границ СССР, к определению направления главного удара уже отмобилизованной вражеской военной машины, прямое запрещение принять какие-то превентивные оборонительные меры, – всего этого было более чем достаточно для обвинительного приговора.

Но было и другое, куда более страшное – сотни тысяч уничтоженных жизней, миллионы и миллионы изломанных человеческих судеб. И вот теперь террор, развязанный им в России, как когда-то в революционной Франции он пожрал породивших его якобинцев, должен был пожрать его самого, политические же просчеты давали к этому вполне удобный и доказательный предлог. Словом, созданный им же самим политический режим уже не оставлял ему решительно никаких шансов.