Генри Олди - Что наша жизнь? – игра…

И назван откровением.

Другое дело, что шут – фигура сложная. И дурацкий колпак в кипении карнавала – под ним может скрываться Рабле, Бахтин или Станислав Ежи Лец. Знаете ведь: есть вещи настолько серьезные, что над ними можно только шутить.

И пусть в одних книгах герой расшибает лоб о предопределенность – это пространство трагедии, это рок трагедии, и именно расшибленным лбом герой может заставить предопределенность хоть на шаг, а отступить. И пусть в книгах других герой пытается найти выход, сделав что-то не по правилам – это пространство драмы, и выход за рамки правил заставляет драму съеживаться и прятаться в темный угол. А комедия поглядывает искоса и, подобно вредным эссеистам, то и дело вставляет и свои пять копеек.

В любом мире есть место смеху.

А ирония – высшая форма чувства юмора.

Фарс – это когда змея комедии кусает сама себя за трагический хвост, замыкая кольцо. Нет ли уже в самом словосочетании "философский боевик", в сопряжении взаимоотрицающих крайностей, помимо прочих смыслов – безусловного фарса? Среди театральных жанров фарс, пожалуй, из самых сложных, – шут, балансирующий на канате несовместимого, голый король на площади. Великие фарсеры – Уленшпигель, Дон Кихот…

"Чем дальше, тем больше" – но куда дальше, и чего больше?!

Спустя время трагедия зачастую становится фарсом, или наоборот. И то, что казалось концом света, пожимает плечами и говорит: "Нам здесь жить…"

А где еще, если не здесь? Любой – абсолютно! – эпизод книги, со всеми его аналогиями, аллюзиями и вторыми планами, космосом и альтернативным прошлым, есть фрамент нашей обыденной жизни, пропущенной через призму мировосприятия и воображения. В любом герое есть частица автора – иначе он не оживет. Улица Харькова, Хастинапура или Трои – равно улица, по которой мы с вами ходили.

Вон, из окна видно…

Мы все только и делаем, что пишем книгу о жизни, которая вокруг нас. Кричим о том, как трудно в ней оставаться человеком – даже если другие называют тебя нелюдью, героем или Богом. Каждый пашет свою пашню, засевая тем, что имеет. В каком бы мире ты ни порезал палец – больно, и течет кровь. Значит, Мир, как и герой, должен быть один.

Братцы-сестрицы, мы одной крови, из одной школы. Все учились у малоизвестного писателя по имени Жизнь. Били стекла из рогаток – учились. Встречались с девушками – учились. Читали Желязны, Басе и Эренбурга – учились. Думали о возвышенном; пили водку; слушали дифирамбы и обидные речи; вот сейчас разговариваем о странном… Чаще всего мы не знали, что учимся, а наивно полагали, что просто бьем, встречаемся, читаем, пьем и так далее. Во всяком случае, сильно надеемся еще некоторое время поучиться. А там перейдем в другой класс, к другому классному руководителю – который на поверку окажется прежним…

Мысли, возникающие при чтении книг, возникают в голове читателя – участника «обычной», повседневной жизни. Книги написаны писателем – который тоже как будто живет не на Марсе. Если говорим о любви и ненависти, чести и предательстве, уважении и презрении – то ли это знание, которое имеет мало общего с обычной жизнью?! Если Одиссей готов перевернуть мир вверх тормашками, лишь бы вернуться домой, к любимым людям; если поэт аль-Мутанабби готов сдохнуть, но не стать должником и марионеткой судьбы; если Геракл и в аду остается Гераклом, а китайский судья Бао согласен умереть в мучениях, но не пойти на поклон к князю Яньло – это тоже не наша жизнь?

Фантастика?

Следуя такой специфической логике, можно прийти к странному выводу: ВСЯ литература имеет мало общего с той иллюзией, какую мы называем реальностью (включая статистические отчеты)! Зачем тогда она нужна? Или полезно смотреть лишь те фильмы, где в титрах написано: "снято по реальным событиям"? – тоже ложь, но она великолепно притворяется чудо-правдой…

Споры, кто фантаст, а кто мимо проходил – зряшная трата времени. Просто в определенных кругах за словом «фантаст» закрепилась дурная слава. Ну, примерно как все в штанах, а фантаст – без. Вот Булгаков не стеснялся на титульном листе рукописи «Мастера и Маргариты» написать своей рукой: «фантастический роман». И современный Бальзаку критик Шале не стеснялся назвать «Шагреневую кожу» – «фантастикой нового времени». А сейчас, выходит, одни тащат, а другие открещиваются.

Лучше тихонько вспомнить из Пастернака: