Алексей Павлов - Должно было быть не так

«Признают» же, как правило, совсем по иным признакам. Нет, конечно, у врачей глюки в цене, но исходят они (врачи то есть), один черт, из других соображений. В данном вопросе автор не имеет прямых доказательств, ибо если таковые имелись бы, то к определению Рейгана, данному России (тогда СССР) как империи зла, добавилось бы какое-нибудь нелестное и ортодоксальноеопределение: страна дураков, поле чудес или поле чудес в стране дураков и т.п., а этого допустить нельзя. Поэтому сошлёмся на непосредственное знание, доступное лишь жителю Йотенгейма. В крайнем случае, на частное мнение.

…Итак. Если этот гусь будет председателем комиссии, то косить непрогнозируемо опасно. Ни глюки, ни голоса, ни хрен собачий не помогут, если этот гад не получит от Косули на лапу. Если Косуля продолжает коварствовать, то совсем плохо. Но в любом случае нужен задел: впереди беседы с лечащим, тесты у психолога. А пока есть чем заняться: налицо признаки какой-то гадости, скорее всего чесотки. На тюрьме это верный путь в «чесоточную» хату со строгой изоляцией, в компанию кожных больных, в болезнях которых никто особенно не стремится разобраться; т.е. почти в лепрозорий. Здесь же повезло: такой хаты нет.

Пришла дежурная, провела ликбез: у кого кто лечащий. Ободрила тем, что здесь нам помогут: если у кого что болит, — заявите лечащему, он направит на приём к специалистам, благо «здесь не тюрьма и вас хотя бы подлечат». Обрадованный и почти окрылённый, я изложил свои головные и позвоночные проблемы врачу, и был мне прописан курс лечения, который выразился за 21 день в одной таблетке танакана («Вы знаете, нет у нас сейчас лекарств. Хотите аспирин?»). Зато пришедший с воли на тюремную подёнщину кожник, велев не подходить к нему, окинув издали зорким оком симптомы, констатировал: «Да, чесотка». На неё, к счастью, лекарство нашлось; однако вслед за мной зачесалась вся палата.

Степень открывшейся после Бутырки свободы ошеломила: можно ходить через коридор в соседнюю палату или в туалетную комнату, довольно большую, где можно курить, раз в час прикуривая от зажигалки охранника, и тем тоскливее становилось от мысли о возможном возвращении на общак. Нет, никак нельзя.

Потянулись дни. Лечащий врач оказалась умной и доброй женщиной. Как и с врачом на «пятиминутке», у нас возникло молчаливое взаимопонимание. Трудно объяснить этот феномен. В.Л. Леви называл его «человекоощущение». Несколько вопросов вокруг того, почему в моем уголовном деле столько вопиющих нарушений со стороны следствия, моё краткое объяснение, и мы друг друга поняли. Вопросы о моем состоянии были заданы так аккуратно и правильно, что даже там, где мои познания психиатрии поистерлись, все становилось ясно. Выразив предположение, что с таким состоянием моего уголовного дела, может быть, имеет больший смысл рассчитывать на освобождение из-под стражи по состоянию физического, а не психического здоровья, поскольку мне назначена комиссия МВД, эта замечательная женщина дала мне возможность остановиться в рассказах о своих состояниях на той грани, с которой ещё шаг вперёд — и ты псих, или шаг назад — и ничего не случилось. Во всяком случае, делать шаг вперёд она, кажется, не советовала. Не учесть этого было нельзя. Кроме того, я не почувствовал ничего, что говорило бы о «завязках» Косули. На что уповать — на собственное упорство, на косвенную информацию, на предчувствие, сны, судьбу? А что если Косуля с моим бывшим другом заплатят именно за то, чтобы я был признан заболевшим в тюрьме. Тогда обо мне, как о существе разумном, можно будет забыть, и всех собак следствие повесит на меня, т.е., как говорят в таких случаях, пойду паровозом. Из-за бессильного бешенства вперемешку с напряжённым размышлением остальное отступило на второй план, и чесотка, и голова, и спина, и разговоры с урками, косящими почём зря, но никак не могущими удержаться от разборов по понятиям. Как нечто отдалённое на второй план, наблюдал, как свирепый татарин, в борьбе за лидерство расквасивший в туалете физиономию строптивого убийцы из его палаты, решил поставить отделение на воровской ход. Общее собрание, на которое,впрочем, от соседей явилось человека три, состоялось в нашей палате. Председательствовал татарин. Он же и взял слово.

— Значит, так. Больница есть больница. Место святое. Все мы здесь из разных мест, со всех централов. Дороги нет. Мы не знаем, есть на больнице Вор или нет. В отсутствие Вора за положением смотрит самый авторитетный арестант. Если кто претендует, пусть выскажется. Блатных, судя по тому, что я вижу, нет. Я — блатной. Что, ты, может, блатной? — обратился татарин к тощему наркоману с Матросской Тишины. — Так ты скажи. Кто ты по жизни? Ну? Кто ты?