Алексей Павлов: Должно было быть не так

В себя я пришёл в «обезьяннике» — помещении, получившем такое прозвище за схожесть с клеткой: вместо двери крупная решётка; внутри спрятаться негде; уз-кая лавка вдоль стены, больше ничего. Все на глазах у дежурного. Живой и в милиции — не худший исход вчерашнего вечера. Судя по всему, утро: в комнате дежурного собралось совещание милицейского сброда, похожего на партизанский отряд. Пришли, шаркая сапогами, животастые мордатые мужики в полушубках и с автоматами; молодые, спортивного виду, коротко стриженные ребята в кроссовках, джинсах и «алясках» — куртках с капюшоном, отороченным искусственным мехом (писк советской моды двадцатилетней давности); несколько человек собственно в милицейской форме. Совещание повёл мужик в телогрейке, рабочих штанах и старых керзачах, которыми, похоже, месил глину для домашней стройки, а тут вот отвлекли дела важные. Но старшой оказался в авторитете: как только сказал «начинаем»,хор матерящихся сразу умолк, и мужик, неторопливо наслаждаясь своей значительностью, определил бригаде, кому нести чего куда. Закончили ритуалом сдачи-выдачи оружия. На меня, лежащего на полу в обезьяннике, никто не обратил внимания.

Прелесть феерии была очевидна, но проникнуться ею не удалось: обнаружилось несколько неприятностей. Во-первых, как с хорошего похмелья, болела голова. Во-вторых, голов было две, одна где обычно, другая над правым плечом, и как бы сама по себе. В третьих, болела именно правая; у той же, которая на шее, разбито лицо. Вообще болело все тело, и почти не работала правая рука, повисшая и едва контролируемая.

Рядом со мной на полу лежал полиэтиленовый пакет с моими вещами. У пакета был весьма замученный вид, за ночь он сильно постарел.

Попробовал ходить по обезьяннику. Получилось. Похоже, кости целы. Одежда — грязная, как слоны топтали, рубашка в крови, во рту кровь, кулаки содраны.

Паспорт, декларация, протокол португальской полиции об украденных документах, деньги — все в кармане. Нашлась и пачка сигарет, одна из которых оказалась целой. Закурил. Видать, не запрещено, коль партизаны сами курят и окурки на полу топчут. Попробовал голос. К дежурному: «Как у вас насчёт воды?» — тот и ухом не повёл. Повторил вопрос: думал, не слышит. Результат тот же.

Все он слышал, только где было знать мне, неопытному, что самое главное чувство тюремщика — чувство собственного достоинства. Есть, правда, не обоснованное фактами, но подозреваемое мнение, что под досто-инством тюремщика скрывается не высокое духовное чувство, а некий половой орган. Прав был, быть может,старина Фрейд. Не во всем, не ко всем, конечно, но к тюремщикам — ах как был прав. А потому, и для рефлексии, к тюремщику надо обращаться многократно. Но деликатно. И в тоне не ошибиться. А то выведут тебя на продол, и будут потом сокамерники, затаив дыхание за тормозами, слушать глухие удары и как хрипит под ними принадлежащее тебе тело. Но не стоит обижать тюремщика, а воcстановив немедленно справедливость, отметить, что сомнения в качестве его чувства могут быть отнесены не только к нему одному.

Мимо ходили часто, на меня ноль внимания. Теперь что-то изменилось: по одному останавливались сотрудники благородного ведомства и с любопытством или страхом разглядывали меня. Пришёл некто в форме и страстно воскликнул:

— Как тебе удалось сто миллионов украсть!?

— Чего сто миллионов?

Вместо ответа мент безнадёжно махнул рукой и горестно, как о самом себе, убеждённо посетовал: «Матросская Тишина — обеспечена!»

Пришёл молодой, в «аляске»:

— Когда взяли?

— Вчера.

Мечтательно:

— Били?

— Били.

С гордостью:

— Хорошо, что не мочили!

Подошёл какой-то серьёзный. Доверительным шёпотом, как у своего, спросил:

— За что взяли?

— Пока не знаю.

— Да?

— Да.

Ушёл.

Усатый опер топтался перед клеткой, говорил с дежурным, а когда тот отвернулся к зазвонившему теле-фону, вдруг бросил мне пачку сигарет и сразу ушёл.

Открылась решётка: «Пройдёмте».

В присутствии понятых (алкоголиков, отбывающих «сутки») изъяли документы, деньги, шнурки и ремень, о чем составили протокол. — «И вот это подпишите: здесь основания Вашего задержания».

Вечером из обезьянника повели в подвал, который удивил чистотой и дурацкими, не к месту приляпанными, например перед дверью в туалет (служебный, конечно), голубыми занавесками в цветочек. Гудит кондиционер, воздух свежий, прохладный. Поставив меня лицом к стене, мусор открыл одну из металлических дверей (без занавесок) и велел зайти.