18 марта. Ночью (в час, в два) прихожу на кухню покурить. Вспомню мать. Мысленно пробираюсь в пересыпскую хату, вижу, как матушка на своей постели тяжело дышит. Ещё могу думать, что она там, в тепле; проснётся, покормит кур, приготовится обрезать виноградные веточки. Ещё время с нами…
Сентябрь. …Эта молодая женщина, как и её бабушка, мама и дядя, никогда никому не говорила о своём знатном родственнике, погибшем в 1918 году под Машуком. Бывал у бабушки часто в гостях поэт из Москвы Н. Д., этакий опереточный душечка, трепач-говорун, хотя в общем добрый малый; как со своим человеком (она знала его родителей и дядю) бабушка целовалась с ним, любезничала, вспоминала старину и мечтала при нём, чтобы кто-то написал о былой жизни в Екатеринодаре, и он, конечно же, говорил: “Да! да! это наш святой долг!”, но его больше волновала красавица Натали Пушкина, поэму о которой он писал со своей жены. Его в родовую тайну, однако, не посвящали.
Она смогла открыться теперь, после смерти бабушки, и то потому, что прочитала мой роман и была благодарна за мягкое воскрешение проклятого прошлого и их родича.
Меня повели к ней в гости.
Можно ли жить в таких условиях, как жила она со вторым мужем и сыном? Мы привыкли к екатеринодарским домам и дворам, мы даже хотим, чтобы они остались навсегда как реликвия прошлого, но внутри этих дворов и квартир коммунальная теснота, аромат и настроение общежития. В старом доме на углу занимала она две комнаты с высокими потолками. Места им не хватало, некуда было сложить вещи, книги, газеты. Полы прогибались, под окнами со стороны Октябрьской улицы сновали машины и троллейбусы. Вся надежда на то, что когда-то дом снесут!
Бабушка её умерла в тёмной комнате в 1968 году, и на могиле её начертана фамилия второго мужа. Наверное, многих перебили в этом городе, многие уехали за границу и в разные города России — иначе как было утаить, что она Инна Павловна Бабыч?! Хотя в 20-е годы знали: недаром Атарбеков едва не расстрелял её, а сестер эта участь постигла. Может, потому пожалели, что она была массажистка?
Отец её, Павел Павлович, был родным братом наказного атамана Михаила Павловича Бабыча.
1989
30 апреля. Нынче день моего рождения совпадает с… днём Пасхи Христовой.
12 мая. Либералы, донага раздевшие Сталина, провозгласившие “гласность”, “справедливость”, “сострадание”, ведут тайно-суетливую (а теперь уже и явную — в форме письма в ЦК) войну против А. И. Солженицына. Причин для того у них много, одна из них: боятся, что Солженицын покроет “детей Арбата” (их “честность” и “смелость”) плитой “Архипелага” и “Красного колеса”. Ещё не захватив в с ё, либералы у ж е творят новую несправедливость. И какая жестокость! Всё сейчас так, как в 20-е годы: захватить власть, а русскую интеллигенцию убрать с дороги.
Вот такое вечное “красное колесо” у либералов.
29 мая. Читаю “Окаянные дни” Бунина и сам живу словно в окаянных днях: кругом разложение. Что-то случится.
Ноябрь. Не пришли писатели на вечер памяти Ю. И. Селезнёва. Они не пришли (кроме тех, кто был в Москве на пленуме), видите ли, потому, что у нас в Союзе писателей раздор и их занесло на другую половину поля. И получается, что они через кого-то, кто отнял у них литературную власть в Краснодаре, мстят своему выдающемуся земляку, никогда им ничем не вредившему: то есть им наплевать на честь СП, хотя они только и говорят на собраниях о чести. Зато в Бюро пропаганды литературы они постоянно толпятся с вопросиком: нет путёвочки на выступление? Хапают по 20 путевок, едут в район, говорят о литературе, о её задачах, читают свои полуграмотные стихи и отрывки из романов, п р о п a г а н д и р у ю т культуру! Пропагандируют платно, каждое выступление — 18 рублей. А как же быть с пропагандой настоящей культуры? Критик Ю. И. Селезнёв — это и есть культура. Настоящая. Вечер его памяти — акция культуры. Если бы за присутствие на вечере платили по 18 рублей каждому, то все бы и прискакали? Выходит так*.
5 мая. Пересыпь. Здесь много-много дней провёл я в одиночестве; только матушка моя была рядом. Да, как много дней пробыли мы вместе в этой хатке и в зелёном дворе! А сколько приняли гостей! Накрывали на стол под орехом**.
…Иногда вспоминаю граждан Москвы, ездивших за сосисками в ФРГ. То одного, то другого. Оба богаты. Оба любят классиков. Жена одного раньше читала книги о Павле I и Александре, теперь с уст её не сходят имена Константина Борового и Генриха Стерлигова. На смену деревенской прозе пришла литература ресторанного жанра. О, Москва! Что от тебя осталось? И без того ты страдала в застойные годы от В., а нынче тебя согнули в дугу биржевики. Москва убила даже таких чистых людей, как о. Захарий, без вести пропавший. Великие книги померкли в Москве, долларовые счета в Цюрихе. А по русским городам хозяином разъезжает г-н Бейкер! Русские люди перестали посылать друг другу письма, потому что колбаса стоит 160 рублей, а конверт 40 копеек. К улицам Свердлова и Луначарского прибавилась улица Мандельштама. На двуглавого орла надели ельцинскую шапку. Конец света наступил.
Читать дальше
