На научной конференции в Доме политического просвещения, где выступали Ю. Жданов, А. Софронов, А. Калинин, П. Палиевский, Ф. Бирюков, И. Ста-днюк, А. Хватов, Р. Ахматова; полюбившийся мне ахтанизовец К. Прийма, которого я подозревал в тайном тихом сочувствии белым казакам, вдруг сказал: “Тихий Дон” нёс великие идеи Октябрьской революции”…
…Все, кто считался приближенным к Шолохову, улетели после обеда у Марии Петровны в Москву — на завтрашние торжества в Колонном зале. Если бы Шолохов был жив, тьма писателей и филологов просилась бы в Вешенскую. Теперь хотелось… показаться правительству, членам Политбюро.
…Я не помню, в каком доме жил три дня в 1957 году.
1986
22 октября. Москва. Гостиница “Москва”, номер 608, тел. 293-61-42. Ночь. Сижу перед зеркалом один. Верстка романа “Наш маленький Париж” будет только в конце ноября. Сижу, думаю: почему?*
Днём пленум правления Союза писателей РСФСР. Тема: “Дружба народов — дружба литератур”. В президиуме сидят люди, “хорошо знающие народную жизнь”. Скучно. Докладывает С. В. Михалков. Справа от меня О. Михайлов и С. Боровиков (из Саратова). Я пишу Боровикову записку: “Серёжа! “Волга” направила русло в сторону от наших жилищ, между тем у меня в номере 608 вино течёт в правильном направлении”. Передаю записку С. И. Шуртакову: “Семён Иванович! В эпоху ускорения развивается ли антикварная книжная промышленность? Есть ли редкие трубы, запчасти?”. Ответ: “Есть и трубы, есть огни и воды, но поиски всего этого требуют и времени, и… ещё кое-чего”.
…До ночи сидел в номере с В. Потаниным. Говорили о Кате и Насте.
— Чего они в издательстве так тянут с романом? Предисловие Распутина готово. Давно. В чём дело?
— “Не так всё просто”, — говорят.
— Завтра пойдём в ГУМ.
— Ничего, кроме носков, не купим.
— Ага! Ты, как всегда, прав! — засмеялся он. — Что значит писатель. Он всегда видит наперёд, какие его ждут товары в советском магазине.
— Сибиряки что-то остры стали.
— Москва всегда вынуждала острить.
23 октября. Пришёл домой с И. Кашпуровым. Был Глеб Горышин*. Все разочарованы пленумом.
…Ходил, ходил, как всегда, по магазинам, купил, купил, как всегда же, не то, что хотел. В рижском магазине “Дойна” (на Чистых прудах) спортивный джемперок для Насти (не по размеру) для матери (на холод).
На улице В. Качалова прошел мимо дома, где жила А. Л. Миклашевская, завернул в букинистический магазин, порылся в отделе книг на французском, купил томик Мопассана (дореволюционный).
В. Потанина ещё нет. Заказал чай. Уютный человек Потанин. Хорошо с ним. Жду всегда: когда же он придёт с московских улиц? Посидим, посудачим.
1987
Сидел, волновался, сердился, иногда вскакивал ночью с постели и записывал. А может, лучше было заполнить страничку тем, как снова, через много лет, появился я в библиотеке имени Пушкина, шёл по лестнице в читальный зал? Всё то же там — ковровые дорожки в коридоре, дверь, те же лампы в зале с овальными окнами. Целая жизнь прошла! Вспоминалось не только моё студенчество, но и то, что я читал, о чём думал, грезил, как смущался я чьих-то молодых искрящихся глаз напротив и переходил за другой стол, чтобы читать, а не отвлекать душу мечтами о райской любви. Брал Бунина, Пушкина, Паустовского, Казакова и всегда — свежие журналы. Сколько прекрасных мгновений пережил, все события и юбилеи меня захватывали. Это уже мираж: “Литературная газета” на уличном стенде, поблизости от разрушенного теперь дома художника П. Косолапа, главы “Поднятой целины” в свежей “Правде”, полосы к 100-летию А. П. Чехова, к 50-летию со дня смерти Л. Н. Толстого, перебранка К. Г. Паустовского с другом М. Ф. Рыльским и пр. и пр. — всё история литературы. Сиротство молодости в чужом краю, полная неопределённость судьбы, тревога, жажда путешествий, вера в чудесное, ожидание лета, когда я наконец-то смогу уехать через Москву в Новосибирск, к матери… Ещё мог я подумать о тех, кто был жив, и не только подумать, но и случайно встретиться с ними (ещё жива была сестра А. П. Чехова) или осмелиться послать им письмо… Теперь… уже.
Если всю жизнь читать и перечитывать великие и замечательные книги, всё равно времени не хватит. Я вот поглядываю на полки и думаю: когда я перечитывал Шекспира, Стендаля, Лескова? Сколько лет собираюсь! Помню их произведения уже смутно. Люблю античность, а всего, даже того, что так скупо издавалось в нашей просвещённой стране (!), не читал. Ксенофонта и не раскрывал даже. Стоит в почетном ряду “Литературных памятников” и стоит. После институтских лет много и не нужно читать (если ты не критик и не преподаватель). Лечь лучше перед сном и снова найти любимую главу в романе “Война и мир”, — какое это наслаждение! Я ловил себя: возьму томик с “Евгением Онегиным”, начну главу, успокоюсь: “Да я же знаю! Письма Татьяны, дуэль с Ленским, Татьяна-генеральша…”. Но коварство в том, что, не успокаивая себя знанием романа, я бы мог ещё раз все пережить, подышать воздухом русских усадеб, спеленаться чувством героев, угадывать то там, то тут самого Пушкина; не хватать книгу новую, а задержать чтение романа, полистать комментарии к “Евгению Онегину”, другие сопутствующие материалы XIX века… Чтение — это неторопливое участие души в событиях и поворотах судеб героев. Так сейчас почти никто не читает. Растянуть время чтения — значит замедлить расставание с эпохой, которая только в книге и есть. Когда читаешь быстро и много, душа не успевает пропитаться. Не потому ли мы такими дёргаными стали, что рвём из книг одну информацию? Чувство как бы утрачено за ненадобностью. Да и в книгах-то нынешних, если говорить правду, чувства тоже нет. Одни проблемы и эта самая информация. Пробежал глазами, а утром уже хлопочешь в очереди о том, чтобы достались тебе “Московские новости”. Вечная жажда новостей! Нет, лучше прилягу сейчас и почитаю у Толстого, как Николенька Ростов возвращается из армии на побывку к отцу-матери, а Васька Денисов спит в санях… Тридцать тысяч раз читал — и не скучно!
Читать дальше
