Константин Крылов - Нет времени

Читателей это, скорее всего, не смутит тоже: они хотят Пелевина, они получат Пелевина. А вот критика ощерится презло: нынешнее робкое двоесловие — текст-то сам по себе неплох, но «пора уже Пелевина ругать», об этом вопиют все инстинкты литературных «недотыкомзеров» — сменится единодушным и искренним хаем.

Но ещё хуже будет, если Пелевин изменит себе и попытается дать джазу на новый лад. Он — певец одной ноты; как только он захочет сменить тему, обнаружится, что сказать ему нечего. Раздражаться на это не следует: одна нота — уже много, большинство литераторов довольствуется шумовыми эффектами.

1. Непосредственным поводом для написания данного текста послужила одна работа Б.А. Успенского, посвящённая русской брани. [70]Собственно говоря, изложенных в ней фактов вполне достаточно для того, чтобы сделать все необходимые выводы. К сожалению, сам Б.А. Успенский оставил своё исследование логически незавершенным — возможно, не желая пускаться в рассуждения, непосредственно не связанные с темой статьи. Никоим образом не претендуя на оригинальность, мы осмелились развить некоторые мотивы данной работы.

Здесь необходимо вставить одно замечание. Статья была написана в те годы, когда филологические упражнения на тему «матюков» ещё не превратились в обычный коммерческий приварок филологов-русистов. Сейчас, кажется, уже не найдётся автора, который не попытался бы высказаться на эту тему. [71]Заодно произошла и детабуизация соответствующих слов, вплоть до вхождения их в «большую литературу». Тем не менее специально для читателей, которые не любят видеть некоторые слова напечатанными, я заменяю их в данном тексте на несколько более пристойные аналоги — а именно, пропускаю одну гласную, заменяя её кратким тире. Думаю, это не помешает читателю понять, о каких именно словах идёт речь, зато это не будет слишком сильно царапать глаз целомудренным людям.

2. Обращает на себя внимание факт полной и абсолютной табуированности матерной лексики в традиционной русской культуре.

Особенно показательными являются те усилия, которые предпринимались ради исключения из письменных источников матерных слов. Например, введение в русский алфавит буквы Эбыло связано всего с двумя обстоятельствами — оба, казалось бы достаточно периферийны для любой культуры, а именно более точная передача звучания иностранных слов (что непосредственно связано с важнейшей для русской культуры темой европеизации) — и изменения написания местоимения 3-го лица множ. числа « эти ».

Дело в том, что при употреблении буквы Ебез ударения возможно (только возможно !) прочтение местоимения как глагола ети (в смысле е‑ать ). Барсов в «Российской Грамматике» прямо заявляет, что одно это является достаточной причиной к изменению начертания. [72]Желающие могут заглянуть в любой русский словарь и убедиться, что не существует ни одного незаимствованного русского слова, начинающегося на Э, кроме местоимений 3-го лица это, этот, эти, связанных с ним экий, этак и экспрессивов эх! или эге!

Этот пример свидетельствует прежде всего о том, что никто и не пытается скрыть сами слова: они предполагаются общеизвестными. Это страх перед их написанием , перед начертанием этих слов. Особенно интересна традиция замены этих слов точками, причём в изданиях, претендующих на академичность, количество точке строго соответствует количеству букв в скрываемом слове, причём изменения орфографии приводят к изменению количества точек. [73]Напрашивающаяся культурно-историческая аналогия — это отношение иудеев к Имени Божьему: даже неполное написание его (так называемый тетраграмматон ) считалось настолько важным местом в тексте, что писцы омывали руки перед его написанием, [74]а полное написание (с огласовкой) считалось настолько запретным (то есть непристойным ), что даже в современных еврейских книгах на русском языке слово бог пишется с точкой посередине вместо гласной. [75]

Наконец, решающим можно считать наблюдение Успенского относительно почти что полного отсутствия в русском языке так называемой божбы, то есть упоминаний христианских святынь в качестве ненормативных объектов (типа итальянского madonna putana! и т. п)., а так же соответствующих клятв «бородой св. Петра» или «грудями Божьей Матери», являющихся основой традиционной европейской ненормативной лексики. Их место, собственно, и занимает мат. С другой стороны, действие матерного ругательства в некоторых случаях эквивалентно молитве [76]или имеет силу проклятия. [77]