Константин Крылов - Нет времени

В принципе, это был приговор. Тем не менее Хайдеггеру удаётся-таки вывернуться: после всех неприятностей, учинённых по политической линии, он всё же остаётся известным философом, много пишет и даже потихоньку начинает снова набирать вес. При этом ему удаётся избежать унизительной процедуры публичного покаяния за нацистское прошлое, отделавшись общими словами. Ясперс чувствует, что его былой друг-соперник оказался крепче, чем ожидалось, и пытается возобновить «коммуникацию». Шестого февраля 1949 года Ясперс отправляет Хайдеггеру письмо на тему «встретиться и объясниться». Хайдеггер отвечает, достаточно вежливо, но встречаться и объясняться со специалистом по немецкой вине не собирается.

Отныне их переписка посвящена одному вопросу: Ясперс настаивает на встрече и объяснениях, Хайдеггер, сожалея о старой дружбе (Ясперс ему небезразличен), всячески избегает «коммуникации». Последний обмен любезностями состоялся после смерти Ясперса: траурная телеграмма Хайдеггера вдове («В память о давних годах, с уважением и участием») и характерный ответ («Также памятуя о давних годах, благодарю»). Это всё.

Малопопулярный ныне Маркс где-то писал, что анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Имелось в виду, что сложное и развитое явление в чём-то понятнее, чем простое и малоразвитое: тут уж каждая деталька оказывается «видно, зачем нужна». Если считать немецкого профессора «высшим выражением немца как такового» (а для этого есть известные основания), то предлагаемая нам переписка представляет известный этнопсихологический интерес. Скорее всего, читая эти эпистолы, мы мало что поймём в философии, но зато мы можем что-то понять в немцах. Что, в свою очередь, есть необходимое условие для понимания философии вообще, раз уж она, по выражению Гегеля, «обрела своё место в Германии» — или, по крайней мере, долго там квартировала и набралась «известных привычек».

Итак, полевые наблюдения. Философия для немца — это никакая не «свободная профессия» (как мнится, к примеру, вертлявым и пустым французам), а исполнение определённых должностных обязанностей. Впрочем, как и всякая другая работа: судя по всему, немцы представляют себе любой труд (начиная от забивания гвоздей и кончая поэзией) по образу и подобию чиновных занятий, как службу (пусть даже и «службу у Великого», см. письмо 110). То есть Хайдеггер и Ясперс — это прежде всего чиновники, в высшей степени наделённые молчалинскими добродетелями: умеренностью и аккуратностью (ср. письмо Хайдеггера от 20 декабря 1931 года, где он сравнивает себя со смотрителем галереи, который «следит за тем, чтобы шторы на окнах были надлежащим образом раздвинуты или задёрнуты» ). Партикулярное философствование — отшельничество или частный активизм, говорение «от себя лично» — им не то чтобы чуждо, а непонятно. [233]Отсюда, кстати, и карьеризм: то простое соображение, что философствовать можно и не на кафедре, просто не приходит им в голову.

Здесь сказывается специфика «чиновного сознания». Любую работу, кроме этой, можно выполнять «на дому» или «частным образом». Но работу чиновника можно делать только в «присутственном месте» — это, если угодно, дефиниция «бюрократических занятий» вообще. С этой точки зрения Хайдеггер и Ясперс в этом смысле сделали друг другу самое худшее — лишили места.

При этом на то у каждого были очень основательные причины.

Тут мы подходим к теме, которая, похоже, является основной темой классической немецкой философии, то есть к вопросу об иерархическом верхе и своём поведении по отношению к нему.

Кант в своей известной статье о Просвещении, где он подписался под знаменитым «думайте что хотите, но повинуйтесь», различил поведение на службе и безопасное домашнее резонирование, после чего обосновал эту дихотомию тремя «Критиками» (где ноумены находятся «при исполнении» и подчинены категорическому императиву, в то время как феномены партикулярны, и подчинены «личным обстоятельствам», то есть причинности [234]). В дальнейшем Гегель обосновал единство обоих состояний, а также слил образы земного начальства (Наполеона и Бисмарка) с Абсолютным Духом… С тех пор всякий серьёзный (то есть находящийся при исполнении [235]) немецкий мыслитель видит за любым начальством эту вторую сторону — «дух», «выражаемое». Хайдеггер и Ясперс тоже находятся «при исполнении» — и никогда об этом не забывают.

Но начальники-то у них разные.

Хайдеггер назвал инстанцию, именем которой он подписывал свои документы, «Бытием», а Ясперс — «Разумом» и «Ответственностью». Впрочем, кто такие «Разум» и «Ответственность», понятно: это то самое, что привело в Германию войска союзников. Хайдеггер называл ту же самую вещь «Установкой» (Gestell) [236]и относится к ней скверно. Понимая, что победить эту громадину лобовой атакой нельзя, он рассчитывал, однако, на реванш в отдалённом будущем («Ereignis», «Событие») — справедливо полагая, что фишка ещё может лечь по-разному, история штука хитрая… От гипотез же насчёт «Бытия» воздержимся: в конце концов, это всего лишь рецензия. Не стоит только сразу подозревать, вслед за Мигелем Фариасом, что хайдеггеровское «Бытие» — это какая-то «зашифрованная нацистская штука». Судя по всему, Хайдеггер был искренен, когда утверждал, что никогда не был настоящим национал-социалистом. Но он, безусловно, не чувствовал себя сколько-нибудь обязанным ясперсовской «Коммуникации» и «Ответственности» — и не мог по-настоящему примириться с человеком, который посвятил себя служению им. Ясперс же настаивал на том, что их встреча и возможное примирение возможно только на условиях поклонения этим идолищам.