Юрий Петухов - Апостолы Дьявола

Пустыня мрачная. Перепутье… Откуда эти глюки? Переутомился. На отдых пора. На дачу… Но у меня нет дачи. Ни в Переделкине. Ни в Малаховке. Нигде нет. И никогда не было. Не надо. Мне и так хорошо. Я живу у леса. Последние двадцать лет.

Русский лес. Стоит. Колышется. Гудит гудом волшебным. Его пока не украли. Не присвоили. Ни сволочи олигархи, ни заезжие хазары с печенегами. Им нынче раздолье. Все их. Все под ними. Но стоит лес. Качает кронами. Завораживает. Манит к себе. Тянет в себя… И не страшны ему нашествия саранчи, крыс и гусениц. Лес всех переможет…

Скорее всего, это даже и не лес никакой. Иначе олигархи (сволочи) уже отгородили бы его колючей проволокой от таких простофиль, как я… Ведь даже сибирскую тайгу, как говорят санитары, уже выкупили — то ли Оврамович, то ли Вексельбергер с Аксельбантером, то ли сам великий и ужасный Швыдкой, продавший в Фатерлянд все трофеи за все войны всех времен — с бонусом впридачу, Большим театром. Наш лес не выкупишь. В нем русалка на ветвях… В нем леший бродит…

Когда голова набухает от дрязг и бестолковщины, я иду в лес. Лес всегда разный. Он меняется от погоды, от настроения, от прихотей — своих собственных и наших.

Нельзя дважды войти в один лес. Лес как река. Темны его воды. В сухом и солнечном лесу нет колдовства. Там одна волжба, ворожба да прелесть. Колдовством лес напояется под давящими черными тучами, хлестом молний и потоками ледяных вод из прорвавшихся небес. Исполнись волею моей! — грозит он. Сырая земля израстает лесом.

Она его Мать. Имя Отца неизреченно всуе. Огненной вязью во мраке след Его имени: «Мне отмщение…»

Тяжко, тяжко давит кощеев скопленное ими! Вот они и шлют его за океан. Пусть там чахнут. Над русским златом… Злата у них много, но не на что держать детские дома, богадельни и пристанища для таких идиотов, как я. Их все скоро позакрывают. Детей раздадут кому на что. Бабок и дедок пожгут перед выселением. А идиотов и психов просто выгонят на улицы — пошли, мол, на хер, к другим идиотам, нечего выделываться, зеницы у них, вишь, отверзлись! Все позакрывают. Национальный проект…

Про лес нельзя говорить правду. И вообще ничего.

Прокуроры бдят. Скажешь слово — хватают и тащат. Сажают. Или отпускают. Лагеря переполнены. Тюрьмы забиты. С колючей проволокой и овчарками дефицит… Надо ужесточать!!!

Через семь лет этот лес все равно вырубят. Санитары. И их главврач. Оврамович. Он же Швыдкой. Или Вексельбруннер… Не в имени дело. И построят кучу небоскребов-поганок. Как в Лос-Анжелесе или как в глупом районе Парижа, который называется Дефанс… Один добрый санитар сказал мне: это вам, русским гадам, за Хазарию. За Саркел и Белую Вежу. Был у вас Третий Рим, у уродов. А станет Второй Саркел. И никаких Святославов на него не народится. Повывелись на Руси Святославы. Были, да сплыли, абортным месивом… на органы и в парфюм. И Русь вывелась. Нету ее! Ку-ку! Одно проклятье на тысячу лет осталось — от тибетских раввинов и ямайских лам, что молятся богу Джа и курят коноплю…

Добрый санитар. Правдивый.

Но я не боюсь его заклятий. Я сам теперь часть Леса. Я бесконечен. Я исполнен его волей. Это я шевелю темными кронами, стряхивая саранчу и гусениц. Это я жадно ловлю ртом тугие струи разверзшихся небес, глотаю молнии, выжигаю ими крыс и глаголом жгу сердца, навевая ужас на незваных путников… И даже сорок тысяч оврамовичей, вексельбергеров и аксельбантеров не могут любить мой лес так, как люблю его я. И если они понасадят вместо моего леса сорок тысяч бетонных поганок, все равно мой Лес будет стоять, шевелить кронами, будет вбирать в себя все грозы и ливни, всю тяжесть неба и всю силу земли. Он переможет все и всех. Он моя последняя обитель, мое пристанище, моя вальхалла, мой рай, ад и чистилище (будь неладны эти католические недоверки!), мой дурдом, мои университеты, моя тюрьма… и моя могила. Он вечен и загадочен, как наши души. Он и есть наша Душа. Столп Небесный. И еще что-то… Русский Лес.

Третью мировую войну, завершившуюся в августе 1991 г., мы проиграли вдрызг — в пух и в прах! Вчистую! И безоговорочно! Такого поражения Россия еще не знала.