- А вы думаете, куда?
Когда расплачивался, заметил, что крупных бумажек среди других поубавилось. А чего я хотел? Вчера же было: чеши-маши на все гроши, вот и размахал. Забыл, что в кармане и гроши и копейки не плодятся.
Домой сразу не пошёл, ходил по пустынной улице. Пару раз сильно растёр снегом лицо, охладил и голову и затылок. Пока живой, надо уезжать, решил я. А то получается какой-то доморощенный сюрреализм. Очень хорошее я нашёл одиночество.
Коммунары курили и хлестали самогонку.
- Пьем в ритме нон-стоп. Махнешь?
- Воздержусь.
- Хвалю за решимость, - одобрил мужчина, который, по-моему, давеча вспомнил либерте. Но я понял, что мне всё равно их всех не запомнить и имена не заучить. Буду видеть в нём специалиста по языку. Он продолжал: - Держусь и воздержусь - это разное. Не пить - это одно, а не хотеть пить - это вершина достижения силы воли. Смотри: благодетель и бла-
годатель. Не всё же равно делать благо или его давать. А презирать или призирать? Это пропасть между понятиями. "Призри нас и не презри". - Далее он заговорил витиевато: - Да, по грехам нашим побеждаеми ничим же, кроме как опивством без меры и объядением без сытости, и дымоглот-ством окаянным, терпим посему зело вельми недостачу отсутствия двоюна-десятого смысла.
- Закрой хлеборезку, - велел ему Аркаша.
Я жестко посмотрел на Аркашу. Он понял, приложил руку к непокрытой голове, мол, извиняюсь.
- Про хлеборезку - это жаргонно-тюремное выражение, - объяснил специалист по языку. - Я не обижаюсь, ибо это не Аркадий меня обижает, а его устами глаголет жаргонная современность. Жаргоны ворвались в язык как пираты. И так было, в общем, всегда. Но это для языка не страшно. Ибо вернется же понимание, что не материя, а Дух и Слово первичны. Сколько тысяч слов говорит демагог, и ему веры нет. Он оброс словами, как бреху-чая собака шерстью. А слов правды немного, им верят, они есть. Русский язык - язык богослужебный…
- Ну замолол, ну замолол, - и тут не стерпел проворчать Аркаша.
- У новых русских нет будущего, - заговорил вновь социолог Ахри-пов. - Главное - они безбожны. Своих детей они искалечили изобилием игр и напугали охраной. Дети новых русских, пока малы, закомплексованы, Вырастая, становятся агрессивны. Они пропьют, проиграют, промотают, рассорят наворованное отцами. И всё. Так сказать, Мари полюбит Хуана. Мари-Хуана, а? Что получается?
Коммунары объявили, что ждут моих указаний. Что это посоветовал им их лежачий мыслитель.
- Что это за лежачий мыслитель?
- Я познакомлю, - заявил Аркаша. - Сидеть тихо тут. Мы вышли на улицу. Аркаша стал объяснять про мыслителя.
- Он вообще никуда не ходит, всё лежит. И не больной. Но я его не понимаю, как это - сократить время и притянуть будущее. Как? Спроси его, может, ты поймешь. У него, знашь, Алёшка жил, да иногда и ночует.
По дороге Аркаша опять взялся за чтение своих стихов:
- Товарищ, не в силах я поле пахать, -
Сказал тракторист бригадиру, -
Привык я с девчонкой подолгу стоять,
И в ход не пустить мне машину.
Все шестерни рвутся, подшипник гремит,
И будто сцепленье сорвало.
Ни первой, ни третьей сейчас не включить,
И в баке горючего мало.
Вскочил тракторист, на сцепленье нажал,
Машина на третьей рванула.
На землю сырую он резко упал,
Упал, сердце больше не билось.
Вошли в старый дом, в котором было довольно прохладно, но хотя бы не накурено. В красном углу, перед иконой, горела толстая свеча. На диване, обтянутом засаленным, когда-то серым, сукном возлежал здоровенный мужичина. Полутора-, двух- и даже трехлитровые бутыли из-под пива говорили о причине его размеров. Он даже не приподнялся, показал рукой на стулья.
- Зетцен зи плюх. Или ситдаун плюх. Ты какой язычный?
- Я не язычник. - Я притворился, что не расслышал. Меня слегка обидел такой приём. Но за двое суток я привык к здешним странностям и решил тоже не церемониться.
- Мне Аркадий сказал, что ты Иван Иваныч. - Он даже не моргнул, допивал здоровенную бутыль. Ладно, попробуем спросить. - И до чего же, Иван Иваныч, ты решил долежаться?
- До коммунизма! - хихикнул Аркаша.
- Чья бы корова, Аркаша, мычала, твоя бы молчала. - Так мыслитель вразумил Аркашу за давешнюю хлеборезку. Поворочавшись, мыслитель сообщил: - До коммунизма - это я раньше лежал. Еще до открытия закона.
- Какого?
- О времени. Заметь - ты летишь в самолете - одно время, едешь в поезде - другое, бежишь - третье. Когда переходишь на шаг - четвертое, так? Остановился - опять иное время. Можно и постоять. Присел - совсем красота. Ну а уж если лег, да вытянулся, да ещё и уснул, тут вообще вечность над тобой просвистывает. Вопрос - загадка: когда время идет быстрее? В двух случаях - в скорости и в неподвижности. Но скорость - это суета и издевательство над организмом. Счастья же нет, но есть покой, я и задумал уйти в обитель дальнюю.
Читать дальше
