— Спасибо за добрые слова, — смутился Юрий Васильевич. — По большому счету, мои книги — это дань памяти тем солдатам, которые погибли за Отечество и свободу. Жаль, что эти высокие понятия истрепали донельзя. Поражает, с какой легкостью ряд деятелей культуры отказались от прежних идеалов, взявшись проповедовать низменное, отвратное, пагубное… Видимо, на то были веские причины: и личного характера, и внешнего. Не хочется даже говорить о мерзостях! Это — как болезнь…
— Об этих "вывихах" вы довольно обстоятельно написали в романах "Тишина", "Берег", "Непротивление", где сплетены воедино злободневные и вечные вопросы нашего бытия. Но идеал ведь так и не найден?
По лицу Бондарева пробежала легкая усмешка:
— Если бы идеал нашли, то тогда оказались бы бессмысленны и театр, и кино, и поэзия, и проза… Вообще — искусство. Вся жизнь — стремление к некой высшей цели. Можно сказать — идеалу. Хотя некоторые наши "революционеры" никогда не признавали и не признают слов "идея", "идеология", "идеал", не понимая, что сама жизнь — это и есть идея. Поэтому хвастать тем, что я, дескать, не служу никакой идее — означает, что не служу никому, даже себе. Сам человек — это есть великая идея на этой земле.
— Может, вы излишне требовательны? — пытаюсь возразить собеседнику. — В тех же романах "Выбор", "Игра", "Искушение" показываете своих героев в обстоятельствах, будто они перед высшим судом совести. Почему же в обыденной-то жизни забываем о Страшном суде?
— Простите, может быть, отвечу резко. — Бондарев весь напрягся, поднялся с кресла и заходил взволнованно взад и вперед по комнате: — Литература сама по себе изменить материальный мир не в состоянии! Она лишь способна повлиять на взгляды людей, отношение их к жизни. После того, что было написано и Шекспиром, и Сервантесом, и Толстым, и Достоевским, и Чеховым, казалось бы, все пороки и страхи должны были исчезнуть, а они существуют. И всё же отношение к миру части читающей публики, конечно, изменилось. Особенно в России, поскольку у нас слово исторически играло и играет огромную роль. Это — фундамент всего, если хотите, и Веры.
— В одной из своих миниатюр вы пишете, что за один миг можно потерять себя как личность… Слишком много искушений ныне, и русскому человеку ничего не остается иного, как полагаться только на себя, собственные силы.
— Так было всегда. Да и в Библии сказано: "Спасись сам, и спасутся тысячи вокруг тебя… "
Не мог не спросить Бондарева о его взаимоотношениях с другими писателями. Конечно, читал в "Мгновениях" о встречах с Александром Твардовским, который упрекал его за "постельные сцены" в "Тишине" (мол, "не дело русской литературы решать половую проблему"), но восхищался военными романами. Не сошлись они во мнениях и на творчество Ивана Бунина (любимого писателя Юрия Васильевича), после чего последовал "жестокий разговор, происшедший меж нами"… Бывал он не раз у Леонида Максимовича Леонова. Как-то тот спросил Бондарева: "С кем из писателей дружите?" "Я ответил, что после сорока лет, к сожалению, а может быть, к счастью, становится меньше друзей, что из старшего поколения писателей встречался с очень требовательным Гладковым, а чаще с добрейшим Паустовским, который привил мне любовь к слову… "
Но осталось в памяти от встреч с Леоновым и нечто простое, земное:
— Однажды осенью были в Ялте с женой, — вспоминает Бондарев. — Леонид Максимович пригласил на обед. Находился в хорошем расположении духа, шутил. Потом гуляли по парку. Вдруг сделал шаг в сторону с аллеи и стал палочкой шевелить опавшую листву: "Глядите, это самое лучшее удобрение…". На даче у него был прямо-таки дендрарий. Теперь каждый раз, когда жгу у себя на участке листья, вспоминаю тот давний разговор: Леонов на-
верняка обвинил бы в варварстве. Он был прекрасный собеседник, прожил целую эпоху…
Под Сталинградом воевал и писатель Михаил Николаевич Алексеев. Вроде бы должен был быть близок Бондареву, но что-то их разделяло… Незадолго до кончины Михаил Николаевич говорил мне: "Всегда ценил талант Бондарева, не раз писал о нем, а он обо мне ни строчки… " Осталась обида. Передал об этом разговоре Юрию Васильевичу. Он вздохнул и с грустью в голосе сказал:
— С Алексеевым мы в общем-то были в хороших отношениях, но, действительно, разные интересы. Сближает родство душ. Увы, этого не было. Я учел и свой, и его возраст и испытываю к нему самые добрые чувства. Он не был приспособленцем, а это говорит о многом…
Читать дальше
