Илья Кормильцев: Non-fiction

(Аплодисменты.)

Ведущий:Хлопать (слово-то какое ужасное… аплодировать) в этой программе — это на себя навлекать беду, по-моему… Сейчас есть возможность нашим уважаемым оппонентам высказать свои позиции более развернуто. Начнем с Евгения Бунимовича.

ЕБ:Мне кажется, что Илья находится в иллюзии, может быть, потому что канал «Культура» — это такое заповедное место, где еще какие-то нормы существуют. Но если взять пульт и «полистать» каналы, если посмотреть наши фильмы последнего времени, особенно которые премированы на наших фестивалях, и даже если их не очень внимательно смотреть… особенно, если послушать эти фильмы (я не говорю о том, плохие это фильмы или хорошие), то становится совершенно ясно, что это норма. А если ненормативная лексика становится нормой, то она теряет свой смысл, это совершенно очевидно. Она перестает быть запретной, она теряет свою эмоциональность. Ведь мат — это очень специфическая вещь, это момент взрыва, эмоции. А когда вместо этого мат становится каким-то вводным словом типа «кстати»… Таким образом, теряется весь смысл того, что всегда называлось русским матом и было особенностью нашей культуры и языка, которой нигде больше не было. Известно, что русский мат уникален. Его уникальность пропала, потому что если раньше (а я больше 30 лет преподаю в школе) мальчишки и употребляли эти слова, то в очень определенной ситуации друг с другом. Но если там были девочки, то была какая-то граница. Сегодня ее нет. Кто от этого рад и счастлив? Я не знаю. Как у Окуджавы: «Зачем мы перешли на „ты“» (он еще говорил о чем-то высоком) — «за то нам перепало на грош любви и простоты». Простоты точно перепало, а насчет любви — не знаю. Но главное то, что пропадает… пропадает даже какая-то самоидентификация. Вот мальчишки… и они понимали, что вот это — учитель, взрослый — здесь нельзя, а здесь девочки — тоже нельзя. А сегодня это не так! Сегодня идут в метро девчонки сами по себе и не ругаются (у них никакого нет эмоционального взрыва), они разговаривают! Я не знаю, что я могу сказать в ситуации, если мне на ногу упадет кирпич, мне нужны какие-то другие слова, так как подходящих уже нет. Мой отец покойный был профессором Московского университета, и я не могу сказать, что мат был обыденной речью дома, но он мне говорил (а он прошел всю войну в артиллерийской разведке), что ни разу не слышал, чтобы кричали «за Сталина», но им было что кричать. И то, что мат становится таким вот повседневным, это просто нарушает обороноспособность нашей армии. С чем они пойдут? С чем мы будем защищать наши границы, с какими словами? И таких проблем очень много… нам нечем… нечем крыть.

Или искусство… Если когда-то где-то произносилось это слово, это был эмоциональный взрыв, это просто было позарез. А сегодня на этом говорят. Это потеря. И более того, не только русский язык, письменную речь надо защищать от тотального внедрения мата, но и наоборот — мат нужно от этого защищать, потому что он полностью теряет свой смысл, когда он внедряется в нашу повседневную речь!

Ведущий:Чтобы подтвердить эти слова, я приведу такой рассказ (не смогу привести, потому что мы на канале «Культура») А. А. Ширвиндта, который мне поведал такую историю: когда он вылетал из Симферополя, там сидел человек в VIP-зале и полчаса, пока они ждали самолета, одним только словом разговаривал по телефону. Слово было одно. Там было несколько производных, ему говорили что-то, а он говорил, мол «да…», «да…» Полчаса только при помощи этого слова с корнем из трех букв (и это не «мир») он вел серьезный, видимо деловой, как считает Александр Анатольевич, разговор, такой очень глубокомысленный, с помощью одного слова…

Пожалуйста, Илья Валерьевич!

ИК:На мой взгляд, даже наши матерящиеся школьницы, которые идут по улице и говорят практически на чистом мате (причем действительно они никого не ругают, не осуждают, а пересказывают содержание последнего урока русской литературы…).

Ведущий:Женя преподает все-таки математику…

ЕБ:Там не все можно матом сказать… Приходится использовать другие слова.

ИК:В математике плюс и минус трудно заменить, действительно…

ЕБ:Все впереди еще…

ИК:Ну посмотрим, посмотрим, Евгений. Но мне кажется, что даже этих школьниц бы шокировало, если бы, например, первое лицо государства с экрана телевизора обратилось с пятиминутной речью по какому-либо политическому поводу, состоящей исключительно из трехэтажного мата. Они бы подумали, что они сошли с ума. То есть даже они, используя этот язык повседневно, понимают, что у него до сих пор есть свои ограничения, до сих пор есть места, в которых он не может быть произнесен, ситуации, в которых он не может быть произнесен. И в силу того, что таких ситуаций стало меньше, чем их было 15–20 лет назад, когда эти нормы, когда эти табу нарушаются, воздействие оказывается еще сильнее, чем когда мат был ограничен стройплощадкой, работой грузчиков, кухней, какими-то такими ситуациями… нарушение еще сильнее. Потом, то, что мат осваивает новые территории, совершенно не значит, что он сливается с нормативным языком. Это значит, что он начинает выполнять особую функцию на этих территориях. Например, на Руси синонимом слова «мат» было «непечатные слова». На самом деле, самая большая революция, которую мы пережили за последние 15 лет, — это не проникновение мата в устную речь, а проникновение мата в письменную речь и в первую очередь в речь художественной литературы и даже высокохудожественной литературы. Он пришел туда, но он не слился и не смешался с языком, на котором написана книга. Он выполняет все равно особую функцию, все эту функцию понимают, против нее продолжают определенные круги населения возбуждать какие-то уголовные процессы, бороться и сражаться. Значит, в русском мате есть нечто таинственное, специальное, какая-то особая социальная, можно сказать, даже магическая или сакральная функция, которую так просто не стереть в порошок. И может быть, понадобится не 10 или 15 лет, чтобы эти слова перестали производить на кого бы то ни было какое-либо впечатление, может быть, понадобятся сотни лет. Может быть, даже если сносятся эти слова, появятся новые слова, потому что мат постоянно эволюционировал в процессе языкового развития.