Максим Кронгауз - Русский язык на грани нервного срыва

Я писал эту книжку не потому, что русский язык находится на грани нервного срыва. Переживаем и нервничаем мы сами, и, наверное, это правильно. Только не надо переходить ту самую грань. Слухи о скорой смерти русского языка сильно преувеличены.

И все-таки о русском языке надо беспокоиться. Его надо любить. О нем надо спорить. Но главное – на нем надо говорить, писать и читать. Чего я всем и желаю.

Если коротко, эта позиция заключается в том, что для русского языка не страшны ни поток заимствований и жаргонизмов, ни вообще те большие и, главное, быстрые изменения, которые в нем происходят. Русский язык «переварит» все это, что-то сохранив, что-то отбросив, выработает, наконец, новые нормы, и на место хаоса придет стабильность. Кроме того, даже в хаосе можно найти положительные стороны, поскольку в нем ярко реализуются творческие возможности языка, несдерживаемые строгими нормами.

Точнее всего об этом сказал Николай Глазков, которого я уже когда-то цитировал, но избежать цитаты и в этот раз не получится:

Я на мир взираю из-под столика:

Век двадцатый, век необычайный.

Чем он интересней для историка,

Тем для современника печальней.

Если использовать его слова, то хватит уже быть историком, пора залезать под стол.

Некоторые странности статьи, посвященной эскимосам, но почему-то вдруг рассказывающей о саами, оставим на совести авторов. В данном случае точность не так уж важна.

Про мифическое существо сказано настолько хорошо, что хочется поискать аналогии и в нашей жизни. И они находятся в самых разных ее областях. Ну ведь правда, еще в 1984 году казалось, что слова путч, цунами или, прошу прощения, стриптиз к нашей действительности отношения не имеют, а и они, и многие другие так или иначе вошли в нее.

Последние столь загадочны, что хочется сразу объяснить, кто это. Однако, чтобы сохранить интригу, делать этого не буду. Всему свое время.

Или, говоря порусски, информационно-технологического зверинца.

Я не большой любитель травить анекдоты, но, пожалуй, пару раз еще вернусь к этому жанру, такова уж наша культурная традиция.

Кстати, выражение новый русский , во многом определившее эту эпоху, было введено в газете «Коммерсант» в 1992 году. Легенда приписывает его изобретение основателю газеты В. Е. Яковлеву. Но независимо от того, верна ли легенда, можно предположить, что автор или авторы этого выражения были знакомы с книгой американского журналиста Хедрика Смита и, возможно, вдохновлены ею. Книга эта (Hedrick Smith, The New Russians) появилась в 1990 году.

Для любопытных могу сообщить, что речь идет о приятных во всех отношениях Тине Канделаки и Ирине Богушевской.

Название телепередачи.

Здесь, наверное, самое время извиниться за постоянное цитирование журнала «Афиша», но по количеству словесных новинок он, на мой взгляд, превосходит все прочие. Точнее говоря, он во многом является творцом и законодателем словесной моды.

Если честно, то это был, скорее, эвфемизм, то есть заменитель матерного слова, который звучал так: ёптыть . Электрик принимал участие в ремонте нашей квартиры, а собственно лингвистический эксперимент проходил с участием меня и моей жены.

Программы проверки орфографии.

Уборщица , если читатель не понял.

Существует также слово нетикет .

Замечу абсолютно не к месту и без всякой связи с темой. Просто не могу не поделиться воспоминаниями. Слово толлинг внезапно обрушилось на москвичей в 1999 году. На улицах города началась настоящая война на «полях» наружной рекламы. С одних щитов к ним взывала фраза «Запретить толлинг! Хватит грабить Россию!», с других – «Запретить толлинг – разорить Россию». И никто (я имею в виду нормальных людей) не знал тогда, что такое толлинг . Да и сейчас не знает.

С ударением на последнем слоге.

Кроме них, следует упомянуть названия произведений, включающих в себя указание года, но распространенных за счет других слов: роман Д. Глуховского «Метро 2033», а также книги А. Барикко «1900. Легенда о пианисте» и В. Войновича «Москва 2042». В двух последних происходит как бы перекрещивание дат публикации и собственно действия. Название романа Барикко отсылает к двадцатому веку, а сам роман издан в двадцать первом. Напротив, роман Войновича опубликован в двадцатом веке, но его название отсылает к двадцать первому.