Франсуаза Саган: Страницы моей жизни

Во всяком случае, если призадуматься, то вовсе не слава угнетала меня, а скорее работа, которой она требовала… и если мои друзья казались безразличными, почти жестокими, значит, им надо было за что-то отомстить мне.

И действительно, совсем недавно, прекрасным ранним утром я, проработав всю ночь, примерно в семь часов утра обошла дом и перевела часы Боба, Софи Литвак и Бернара Франка на пять часов вперед. То же самое я проделала со стенными часами, поставив стрелки на полдень. Затем весело обежала их спальни, восклицая: «Завтрак! Завтрак готов! Уже полдень! Пора на пляж!» И, дрожа от радости, прислушивалась к их комментариям: «Господи… какая я усталая…» – говорили они. «Я тоже, а мы ведь вернулись не так уж поздно…», «Небо какое-то белое…», «Да, странная атмосфера. Тишина… Ни одного звука…» и т. д. В конце концов мы уселись в машину и, резвясь, высыпали на пляж (владелец которого только начинал раскладывать матрацы на песке). В этот момент я без лишних слов улизнула, так как оторопевшая хозяйка прокричала нам с южным акцентом: «Да как же это… Вы что, с постели свалились, бедняги?.. Что тут делать в такой час?.. Даже море не прогрелось…» Мои глупые шутки, беспорядочная натура, страсть к детским забавам – все это обсуждалось и осуждалось после моего возвращения. И хотя ряд загорелых спин демонстрировал мне свою обиду, я не могла удержаться от смеха. У меня в ушах все еще звучало: «Небо какое-то белое… Да, странная атмосфера…»; и эти простофили постукивали по своим часам, будто они были виноваты в их легковерии.

Я только что назвала как нечто само собой разумеющееся имя Бернара Франка – читатель, конечно же, узнал журналиста из «Обсерватер» (работавшего прежде в «Монд» и многих других изданиях) – и сделала это потому, что после нашего знакомства мы редко расставались. Флоранс представила мне его на одном из коктейлей в год выхода романа « Здравствуй, грусть ». Это был неприветливый молодой человек с густыми бровями, приятным голосом, красивыми руками; в обращении с малышкой Саган он всегда был ироничен, но с первого дня – несколько любовных приключений не в счет – не покидал ее, так же как она его. Он уже написал потрясающую «Всемирную географию», был близко знаком с Сартром, а для меня явился самим воплощением интеллектуала. Мы часто жили вместе, насколько позволяли наши дома, наши разные браки, и разошлись лишь по вине быстротекущего времени – других причин не было. Конечно, у него на сей счет могло быть иное мнение, мне кажется, он скорее упомянул бы о своем долготерпении, о моих дурацких книжонках (в то время как я, нисколько не насилуя себя, относилась с неизменным уважением к его книгам). Флоранс, Бернар и я колесили на моих красивых машинах по улицам Парижа, по дорогам Юга и заснеженным шоссе, и все трое были счастливы и веселы. После некоторых перипетий, о которых мы никогда не говорим, потому что по-прежнему встречаемся так, будто познакомились лишь накануне, мы оказались в одинаковом душевном состоянии… все трое развелись и, будто странные раки, навсегда прицепились к одному и тому же утесу литературы.

Если говорить о дружбе, следует вспомнить, что в 54—55-м годах я познакомилась с танцовщиком Жаком Шазо, самым смешным человеком в Париже. Мы с ним не расставались вплоть до его смерти, очень любили друг друга и вместе много смеялись. Нет, я не смогу долго рассказывать о нем. Даже о живых друзьях говорить трудно – из деликатности, но о покойных вспоминать в десять раз тяжелее и, на мой взгляд, в десять раз бестактнее. В душе я говорю себе: «Как бы это понравилось Х! Как бы У над этим посмеялся…» Я не верю ни в вечную жизнь, ни в реинкарнацию, я атеистка с четырнадцати лет, но все равно не могу смириться с тем, что никогда их не увижу, потому что воспоминания неожиданно сдавливают вам горло, вы упираетесь в стену, закрыв глаза, и произносите то или иное имя. Какого жестокого и бесчувственного бога можно упрекнуть в этом?

Итак, восстановив добрые отношения с читателем, недовольство которого я так и не заметила, поскольку на улицах меня останавливала – как, впрочем, и теперь останавливает – самая разношерстная публика: студенты, торговцы, старые женщины, выражающие мне свою симпатию («Продолжайте… пишите! Мы с вами!»), – я уже не воспринимала провал романа « Через месяц, через год » как тяжелый удар. К тому же « Любите ли вы Брамса? » и критические статьи об этой книге доставили мне огромное удовольствие.