Журнал Знамя: Знамя Журнал 6 (2008)

Духовность культуры, в которой отказывает Америке теперь значительная часть и культурной России, для Цветкова начинается с честности, не только личной, но и общественного сознания. Сравнительный анализ честностей Цветков проводит лишь в двух сферах культуры историософии и литературоведении.

Сравнительное литературоведение мы найдем на страницах эссе Невостребованное наследство, Другая страна, Анна, Поводыри слепых, Общество мертвых поэтов. Русская литература, особенно в лице Достоевского, Толстого, Чехова, для просвещенного американского читателя, по наблюдениям Цветкова, стала своей, родной 1хотя бы потому, что у колыбелей как американской, так и российской послепетровской культуры стоял один, если угодно, отец Запад. (Мать почва Нового Света и Старой Руси соответственно.) В русской литературе безусловно выразилась неповторимая русская душа, но можно ли ее развести с духовным наследием Запада?

О том, как этот развод пытается осуществить новый русский национализм, Цветков пишет более чем резко. А справедливо ли? Воспринимая жгучесть укусов автора как выработанный им для полемики стиль овод, отмахнемся от обвинений в русофобии, кои неизбежно будут высказаны теми, кого Цветков видит в востребовавших не истинное, а подмененное духовное наследство Достоевского. Почему же именно Достоевского? А потому, что Цветков, участник международного конгресса Русская словесность в мировом контексте, проходившего в Москве (2004), потрясен содержанием большинства докладов российских литературоведов о Достоевском: акцент ставился на православие и патриотизм писателя.

Российские мотивы Атлантического дневника нелицеприятны, но сам факт выхода такой книги в России в море других свободных книг лишает пессимизм автора безысходности. Свобода литературы важнее литературоведения. Которое, как и историософия, тоже находится в ситуации свободного выбора в современной России.

Говоря не без пафоса и тем не менее по существу, Цветков уехал из СССР, чтобы получить свое наследство мировую культуру, и Америка, покончившая с традиционным изоляционизмом в Первую мировую войну и с тех пор в лице своей интеллектуальной элиты подсевшая на мировую культуру, оказалась для Цветкова подходящим местом. Домом, в конечном счете, потому что этот поэт, талантливый не только в стихах, может проживать мировую культуру как американскую судьбу. Заново проживая так и русскую культуру, в первую очередь ее литературу. Red hot literature раскальонная литература как-то перевел мне один американский славист свою восторженную характеристику русской литературы, применимую и ко всему творчеству Цветкова. В радиоэссеистике раскаленность мысли и чувства уходит большей частью в подтекст, а непоэтическую прямоту обозревателя Цветков компенсирует выразительностью хлесткого и доходчивого слова. Утечка мозгов через пулевые отверстия в черепе это о расправах советской власти с кадрами, которые решают все.

А вот как Цветков получает в наследство Анну. Что за Анна? Какое-то семантически облегченное название для статьи в контексте Атлантического дневника. Не об Анне ли Политковской? Нет, о Карениной. О прочтении современным американским критиком наиболее популярного в Америке романа Толстого. По сути, о статусе честности в американской культуре: Источник трагедии Анны не в ее любовной истории, а в ней самой. Ее определяющий признак это не ее страсть, не ее красота, не ее неотразимый ум amp;lt; amp;gt; Это ее честность. Вы, конечно, будете смеяться, но Цветков не смеется, а начинает глубже понимать свое давнишнее наваждение: Для тех из нас, кто читал роман, а тем более для тех, кто перечитывал, на свете нет и не было человека, которого мы знали бы лучше, чем Анну, не исключая даже самих себя, потому что к себе мы редко бываем объективны это если говорить о художественной силе образа, а если судить о его духе, то: Во всей мировой литературе есть только один персонаж, достойный стоять с ней рядом, это принц Гамлет. amp;lt; amp;gt; Оба они интенсивно духовны Анна, на мой взгляд, куда в большей степени, чем ее сосед по книге Левин, и предмет их поисков приходится определять заезженным термином смысл жизни.

Здесь не место разбирать аргументацию автора ошеломительной Анны, этого принародного объяснения в любви к выбравшим правду вообще и к писателям Толстому и Шекспиру в частности. Пришлось бы тогда углубляться во что-то вроде биологии честности.

Лиля Панн

1Первая леди и бывший библиотекарь Лора Буш обронила недавно на каком-то собрании книголюбов, что ее любимая книга Братья Карамазовы и что она перечитывает ее всю жизнь.