Владимир Набоков: Эссе и рецензии

Я попытался в общих чертах наметить поэтический облик Руперта Брука. Смерть, которую он так чутко подкарауливал, невзначай застала его в лиловом Эгейском море, в солнечный, гладкий день. Он недолго прожил, и разноцветность его настроений зависит отчасти от того, что он как-то не успел разобраться в богатствах своих, не успел при жизни слить все краски земли в единый цвет, в сияющую белизну. Но все же нетрудно различить основную черту его творчества: страстное служенье чистой красоте…

Изд-во “Медный всадник”. 1922. Берлин

(Впервые: “Руль”, 17 декабря 1922.)

В наши черные дни, когда мучат русскую музу несметные хулиганские “поэтисты”, сладко раскрыть книжечку стихов простых и понятных. Я благодарен Сергею Кречетову за скромность его образов, за плавность округлых размеров, за приятный, тусклый блеск его “Железного Перстня”. Особенно хороши стихи из первой части сборника (“Призрак дон Жуана”, “Вожатый”, “Красный плащ”, “Неизвестность”, “Клятва в Верности” и др.); в них есть строгость, стройность, чудесная внутренняя напевность: прочтешь, — и долго затем поет в памяти строка, насыщенная музыкой.

И я не сетую на бледность некоторых прилагательных, на эту легкую ржавчину, проползающую тут и там, даже в лучших стихах, — не сетую и на брюсовскую риторичность многих пьес (“Алкоголь”, “Город”, “Встреча” и др.), на ложную пышность политических стихов в сборнике (напоминающих тютчевские призывы “идти на Царьград”) — все это книге придает оттенок какой-то приятной старомодности. И не хочется говорить о таких промахах, как, например, рифма: Иматра — театра, о ненужности таких эпитетов, как “двугорбый верблюд”, и о том, что в одном стихотворении — о лондонском банкире — Риджент Стрит оказывается в Сити.

Жаль, однако, что поэт поместил в сборнике и переводы свои с английского. Знаменитое “If” Киплинга — такое твердое, простое, я сказал бы — житейское — превращено в нечто очень неуклюжее и выспренное, а строгую заключительную строфу стихотворения Йитса (“Когда ты состаришься”) почему-то заменил следующий хореический лепет:

Меж тем у Йитса сказано так: “И у огня склонясь, шепни уныло — о том, как унеслась любовь и там — вверху — прошла, ступая по горам, — и в сонме звезд лицо свое сокрыла”.

ПЕРЕВЕЛ САША ЧЕРНЫЙ; Иллюстрации И. Глейтсмана. Книгоиздательство “Волга”

(Впервые: “Руль”, 30 марта 1924.)

Молодые народы не имеют хорошей детской литературы, точно так же как юноша редко умеет занимать ребенка. Еще недавно детские книги в России были пропитаны преступной пошлостью “задушевного слова”, написаны были безграмотно, кое-как, — какое дело ребенку до формы! — и украшались рисунками аляповатыми, небрежными, не остающимися навсегда в памяти светлыми, слегка волнующими образами, как остаются краски детских книг, составленных истинными художниками. Книга для детей тогда хороша, когда привлекает и взрослого.

За последние годы поняли, что ребенок бессознательно требует от книги изысканную простоту слога — без сюсюканья и без пословиц, — тщательную изящность иллюстраций. Потому-то он полюбит и “Детский остров” и многие другие милые книги, любовно изданные за рубежом, — и среди них “Волшебного соловья”. Стих Саши Черного легок, катится нежно-гуттаперчевой музыкой, — и сказка Деммеля в его передаче веет свежей, чуть дымчатой мягкостью. Все это лишний раз показывает, какой тонкий, своеобразный лирик живет в желчном авторе “сатир”.

Иллюстрации И. Глейтсмана прелестно и мягко расцвечены и сливаются с текстом. Приключения бедного соловья переданы чрезвычайно привлекательно, и выражением того, что поэты неуклюжи в жизни под бременем обиходных обид, является рисунок № 5, на котором соловей, убегающий в пустыню, похож на курицу.

(Впервые: “Наш мир”, 14 сентября 1924.)

Каждый помнит какую-то русскую реку, но бессильно запнется, едва говорить о ней станет: даны человеку лишь одни человечьи слова.

А ведь реки — как души — все разные… Нужно, чтоб соседу поведать о них, знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный, изумрудную речь водяных…