Олег Кашин - Всюду жизнь

«Откуда эта кампания? – спрашивает журналист „Социндустрии“. – Неужели опять по указке сверху, как это бывало в не столь давние времена? Нет, в данном случае это никак не проходит: Центральный комитет партии принял специальное постановление, в котором признал статью „Вам это и не снилось“ правильной. Значит, остается только одно объяснение: кто-то снизу, обладая очень широкими возможностями, сумел воспользоваться гласностью и срежиссировать кампанию в защиту Туманова по своему сценарию». В общем, обиделась «Социалистическая индустрия» и решила доказать, что ее автор был прав, называя Туманова нехорошими по советским меркам словами. Сделать это оказалось просто. Во-первых, журналисты выяснили, что свой первый срок Туманов получил за хищение из столовой пароходства, в котором тогда матросил, какой-то крупной суммы. Второй – за то, что во время ограбления кассы того же пароходства Туманов стоял с ножом около спящего сторожа, чтобы, если тот проснется, его зарезать. Еще в лагерной характеристике, которую раздобыли авторы статьи, было сказано, что Туманов «пользуется большим авторитетом среди воров-рецидивистов, в марте 1951 года отказался ото всех видов работы, порезав кожу живота лезвием бритвы». Еще в статье было интервью уволенного из артели старателя, который рассказывал, что «план выполнили, но на трудодень получили по восемь рублей. Как нам потом объяснили, Туманов задолжал государству огромную сумму, вот ее и покрыли за счет нас».

Заканчивается статья так: «До поры до времени такие, как Туманов, пребывали в тени, предпочитая не высовываться, втихую ворочая миллионными состояниями. Теперь эти малознакомые нам силы вышли на арену борьбы за перестройку. Действуют, наступают, пытаются расширить и укрепить свой плацдарм в обществе. И надо признать – им есть на кого опереться. Пока мы по привычке спорим со всяким там „левым инакомыслием“, они, эти силы, готовят прорыв фронта перестройки, под ее лозунгами, извратив под себя ее смысл и суть».

Автор статьи в «Социалистической индустрии» в своем восемьдесят седьмом году еще не знал, что никакого фронта перестройки в социалистически-индустриальном смысле нет и не было, а самой газете с милым, нелепым совковым названием оставалось существовать считанные месяцы. Я не знаю, почему закрыли эту газету, но думаю, что именно поэтому: противостоять приличному обществу намного сложнее и опаснее, чем противостоять, как говорили тогда, административно-командной системе, или, как мы говорим сейчас, государству. Попробуйте сегодня сказать в приличном обществе что-нибудь негативное, допустим, о Данилове с Сутягиным. Или о свободолюбивом украинском народе, будь он неладен. Ничего хорошего не выйдет.

Вот и о Туманове годы спустя пишут совсем по-другому, чем когда-то в «Социндустрии»: «Какие нужны слова, чтобы поведать о человеке, который заложил основы современных производственных отношений в России, вопреки господствовавшей идеологии, подавлявшей любые проявления предпринимательства?» Знаю, что к словам советских журналистов нужно относиться очень осторожно, но в этом случае почему-то верю именно им, а не тому, что в витрине книжного на Тверской пишут о «легендарном золотопромышленнике» Виктория Токарева и Станислав Говорухин. И, думаю, я прав.

Литературные, как, впрочем, и всякие другие пристрастия – явление очень субъективное, и я не хочу никому навязывать свое мнение (тем более что и не получится – даже если бы хотелось), но всерьез считаю роман Владимира Георгиевича Сорокина «Тридцатая любовь Марины» одной из, может быть, пяти лучших книг, когда-либо написанных на русском языке.

Уж не знаю, насколько справедлив был автор к действительности одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, в котором происходит действие романа (наверняка справедлив), но то обстоятельство, что сюжет книги идеально ложится на действительность, окружающую меня сегодня, здесь, в Москве две тысячи пятого, – вот от этого обстоятельства мне, честно скажу, делается не по себе. Все, что есть сейчас, слишком похоже на происходившее вокруг Марины, и, наверное, то, что я, автор этой колонки, – не женщина-лесбиянка, является единственным различием между мной и сорокинской героиней.

Поясню. Марина у Сорокина – девушка, чья социальная активность, безусловно, выше средней по стране. Она тусуется с какими-то панками, поющими песню «Наблюй, наблюй, а вытрет мать моя» и пьющими мочу из стаканов (на то автор и калоед), пьянствует с американским славистом, изучающим русский мат и декламирующим стихи Баркова, ходит в гости к диссидентам, которых главная забота – очередная голодовка находящихся в лагерях соратников, дружит с чиновником из ЦК, подкармливающим ее пайками из спецбуфета, и так далее; иными словами, все, абсолютно все формы живой жизни в тогдашней Москве доступны Марине, мимо нее не проходит ничего.