Олег Кашин - Всюду жизнь

В-пятых, есть НБП. Сколько бы ни говорил Лимонов, что его партия – это партия, а не молодежное движение, по факту НБП остается массовым объединением именно молодежи. Судя по нескольким последним интервью Березовского, политэмиграция всерьез присматривается именно к нацболам как потенциальной русской «Поре». Наверняка Невзлин тоже сказал бы о них что-нибудь доброе, но Леонид Борисович за последние недели надавал столько интервью по поводу и без повода, что его мнение уже никому не интересно – любой редактор, если его имя не Евгений Киселев, теперь справедливо выбросит очередное невзлинское интервью в корзину.

И наконец, есть или вот-вот появится (у них 19 числа первое собрание) движение «Хватит!» моего приятеля Пети из КПРФ.

Итак, шесть примерно равновеликих движений, с одинаковым успехом (точнее неуспехом) способных претендовать на звание русской «Поры». В девяносто девятом году среди многочисленных фишек, с помощью которых оппоненты мочили Лужкова-Примакова, была такая. «Отечество» сняло ролик – сидит Примаков в кожаном кресле на фоне дубовых панелей какого-то солидного кабинета и говорит: «У меня есть одна минута на канале, который про меня постоянно врет». Что сделали оппоненты Примакова? Они сняли два точно таких же ролика в точно таких же интерьерах – но с участием Жириновского и ныне покойного маргинала со смешной фамилией Убожко. И ролик с Примаковым шел в обрамлении этих двух роликов: вначале выступал Жириновский, потом собственно Примаков, следом за ним – Убожко, и все трое говорили одно и то же, намертво сливаясь в сознании избирателя в один малосимпатичный образ.

Сейчас в точно такой же ловушке находится идея массового протестного движения молодежи: русская «Пора» (а никто не знает, какая из этих шести организаций и есть настоящая «Пора») уже зажата между условным Жириновским и условным Убожко – но совершенно без посторонней помощи, сама по себе (если, конечно, отказаться от параноидальной мысли о том, что все вокруг – проект Суркова). Представим: 2007 год, какая-нибудь партия Каспарова-Рыжкова набрала 0,5 процента, международные наблюдатели говорят: это, мол, подтасовка, на самом деле не 0,5, а 0,6, – и возмущенная молодежь как бы стихийно выходит на майдан. Точнее – на майданы, даже майданчики. Десять активистов «Обороны» – на Манежную, пять активистов движения «Ура!» – на Лубянку, трое из «Хватит!» – на Пушкинскую, плюс Удальцов неподалеку дерется с ментами, а нацболы захватывают Центризбирком и через полчаса садятся в тюрьму. Вот и вся революция.

Вася Якеменко, дорогой, – ты после публикации моей колонки о тебе поменял номер мобильного, приходится теперь с тобой общаться таким вот образом, через РЖ, – ты понимаешь что твои «Наши» никому не нужны? Революция, против которой ты борешься, сама себя съела. Позови хоругвеносцев и возвращайся к борьбе с калоедами – это, по крайней мере, веселее.

Во вторник я опоздал к Мещанскому суду. Когда я пришел от метро «Комсомольская» на улицу Каланчевскую, приговор Ходорковскому уже вынесли, и через дорогу от суда уже стояло гражданское общество и скандировало «Позор».

Словосочетание «гражданское общество» я употребляю здесь абсолютно без иронии. У людей, которые две с половиной недели кричали у Мещанского суда «Свободу МБХ!» и другие жизнеутверждающие лозунги, не было никаких стимулов – ни материальных, ни карьерных, ни каких-то еще, – чтобы каждый день ходить на Каланчевскую. Скажу больше – более искренних людей я вообще давно не видел, тем более в таком количестве. Эти двести (среднесуточные данные) человек искренне, очень искренне верят в то, что их судьба, судьба их страны зависит от судьбы бывшего комсомольского функционера, которому случилось в течение нескольких лет побыть самым богатым человеком страны. Они искренне верят, они искренне кричат «Свободу!» и «Позор!», они искренне плакали, услышав о том, что их герою суд дал девять лет колонии.

Вот бабушка с заплаканными глазами воздевает к небу маленький кулак. Она говорит, что наступил тридцать седьмой год и что она боится звонков в дверь – ей кажется, что за ней вот-вот придут, точно так же, как полтора с небольшим года назад пришли за тем, кого она называет Мишенькой. Бабушку не смущает то обстоятельство, что Мишенька на момент ареста был миллиардером, а у нее ничего нет, даже льгот, и вообще по-хорошему ей следует бояться, наоборот, тишины в дверном звонке, бояться того, что за ней, за старой бабушкой, не придут, скажем, вызванные ею по телефону врачи «скорой помощи» или дети-внуки, если таковые есть. Бабушка не боится ничего, кроме того, что ее может ждать судьба Ходорковского, – и бабушка, конечно, очень сильно ошибается.