Жан-Поль Сартр - Эпоха лишенная морали

С Фрейдом я был знаком в общих чертах начиная со времени моих школьных занятий философией. Потом я прочитал несколько его книг; помню, что «Психопатологию обыденной жизни» прочел на первом году учебы в Высшей педагогической школе, затем «Толкование сновидений» перед ее окончанием. Но Фрейд раздражал меня, потому что примеры, которые он приводит в «Психопатологии», слишком далеки от рациональной и картезианской мысли. Я говорил об этом в интервью, которое дал «New Left Review». Позднее, на протяжении нескольких лет профессората я углубил доктрину Фрейда, впрочем, всегда отличаясь от него подходом к идее бессознательного. Около 1958 года Джон Хастон пригласил меня участвовать в работе над кинофильмом о Фрейде; это была неудачная идея, поскольку нельзя выбирать того, кто не верит в бессознательное, для создания фильма, прославляющего Фрейда.

Я никогда не говорил, что меняюсь каждые 5 лет. Наоборот, я думаю, что развивался последовательно, начиная с «Тошноты» вплоть до «Критики диалектического разума». Моим крупным открытием во время войны было определение роли социальной сферы; ведь быть солдатом на фронте означает быть поистине жертвой общества, которое держит вас там, где вы не хотите находиться, и которое навязывает вам законы, которые вам не нравятся. Понятия общественного еще нет в «Тошноте», хотя оно кое-где все же просматривается.

Если и есть что-нибудь неудачное в «Бытии и ничто», то это чисто социальные главы, в которых идет речь о «нас» в отличие от глав о «тебе».

Я хотел, чтобы моя мысль относилась к существу. Думаю, что идея онтологии зародилась в моей голове благодаря философской подготовке, благодаря лекциям, которые я прослушал. Философия задается вопросами о существе и о существах... Любую мысль, которая не завершается вопросом о существе, нельзя назвать стоящей.

Я не думаю, что мысль венских философов и тех, кто близок к ним, является стоящей мыслью и что впоследствии она может дать хорошие результаты. Нужно исходить из существа или приходить к нему, как это делает Хайдеггер. В любом случае необходимо, чтобы речь обязательно шла о существе. Это приводит к более детальным мыслям о текущих проблемах философии.

Действительно, чем я отличаюсь от марксиста, что определяет мое превосходство над марксистами, так это постановка вопроса о классах, социального вопроса, и я делаю это исходя из личности, выходящей за классовые рамки, поскольку тогда этот подход применим также к животным и к неодушевленным предметам. Основываясь на этом, можно начать задавать вопросы о классах; я убежден в этом.

Если эстетика и есть у меня (а она у меня есть в некоторой степени), то она полностью находится в том, что я написал, и ее там можно обнаружить. Я никогда не считал, что проблемы эстетики стоит разрабатывать так, как это сделал Гегель.

Язык нужно изучать внутри какой-нибудь философии, но он не может являться основой для создания самостоятельной философии. Полагаю, что из моей философии можно извлечь философию языка, но нет такой философии языка, которую можно было бы языку навязать.

Литература как средство общения?

Я и не вижу, чем другим она могла бы быть. Никто никогда не пишет или, скорее, не публикует ничего, что не предназначалось бы для кого-нибудь другого.

Роль философа заключается в том, чтобы продемонстрировать метод, метод видения мира на основе онтологии.

Сначала я не был диалектиком, и только около 1945 года я вплотную начал заниматься этой проблемой. Достаточно глубоко я погрузился в диалектику, начиная со «Святого Жене»; думаю, что «Критика» действительно является диалектической работой. Теперь желающие могут развлекаться, стараясь показать, что уже в самом начале я был диалектиком, не зная об этом. Но таким же образом можно доказать, что Бергсон был бергсонианцем уже в шестилетнем возрасте, когда уплетал булку с вареньем.

Существуют различные виды синтеза. Во всяком случае есть частный синтез; я показал это в «Критике диалектического разума».

Отрицаю ли возможность абсолютного синтеза? Да, отрицаю. Но не синтеза, к примеру, какой-либо эпохи. Наша эпоха сама является собственным синтезом; именно это я и хотел объяснить во втором томе «Критики». Очевидно, что следовало превзойти тот вид синтеза, который я использовал в первом томе, чтобы перейти к синтезу, относящемуся или к тебе самому, или к другим. Каждый из нас может в любой момент выполнить синтез. Например, если я могу выполнить синтез для вас троих и вставить в него каким-то образом самого себя, то и вы можете проделать то же самое. Но эти виды синтеза не достигают уровня синтеза совокупности, и не существует человека, который мог бы его проделать. Если бы вас было шестеро, я мог бы продолжить синтез, но будь вас тысяча, то такая попытка не имела бы смысла. Так что нужно искать другие подходы для выполнения синтеза подобного рода.