Лев Троцкий - Историческое подготовление Октября. Часть II - От Октября до Бреста

Между тем, – говорит оратор, – вот уже четвертый год человечество не выходит из адского круга войны. Поистине, эта война показала, как могуществен человек, сколько неслыханных страданий он в состоянии перенести, но эта же война показывает, сколько варварства еще сохранилось в современном человеке. Никогда технический прогресс не достигал такой высоты, как в настоящее время; люди одолевают пространство путем радиотелеграфа, люди без всяких усилий поднимаются ввысь, не страшась стихий, – и те же люди вползают по колена в грязь, поселяются в окопах и через глазки делают там, под указку господствующих классов, свое страшное, отвратительное дело. Человек, – царь природы, – сидит в этих бойницах, высматривает в них через глазки, как в тюремной камере, другого человека, как будущую свою добычу… Так глубоко упало человечество в этой войне. Становится обидно за человека, за его плоть, за его дух, за его кровь, когда представляешь себе, что люди, прошедшие через длинный ряд культурных этапов, – христианство, абсолютизм и парламентаризм, – люди, вскормившие идеи социализма, как жалкие рабы, из-под палки господствующих классов, убивают друг друга. И если бы эта война закончилась тем, что люди вновь вернулись бы в свои стойла и стали бы подбирать те жалкие крохи, которые им бросает буржуазия, если бы эта война закончилась торжеством империализма, то человечество не стоило бы тех страданий и той огромной работы мысли, которые оно вынесло в течение тысячелетий. Но этого не будет, этого не должно быть! (Бурные аплодисменты.)

Вспоминая Циммервальдскую конференцию, оратор говорит: Там собрались интернационалисты, которых безжалостно травили шовинисты всех стран. Нас была там небольшая горсть, – три десятка человек. Казалось, что все прошлое социализма затоплено кровавыми волнами шовинистического ослепления, и что мы – последние остатки законченной великой главы. Мы получили письмо от тов. Либкнехта, заточенного германскими тиранами в крепость. Он писал нам, чтобы нас не смущало то, что нас мало; он выражал уверенность, что наши труды, наши усилия не пропадут даром; с отдельными личностями можно легко и безнаказанно расправляться, но в сердцах народов вера в революционный социализм не будет убита. И, говоря это, Карл Либкнехт никого не обманул, жизнь все сильнее и ярче подтверждает эту надежду.

Тов. Троцкий от имени собравшихся провозглашает: «Да здравствует наш друг, стойкий борец за социализм, Карл Либкнехт!» (Бурные аплодисменты. С мест раздаются голоса: «Мы требуем освобождения Либкнехта и Фрица Адлера!»). Затронув имена других интернационалистов – Фрица Адлера, Хеглунда, Розы Люксембург и других, которых отечественные империалистические правительства квалифицировали как наемников враждебных государств и, обвиняя их в изменнических действиях, заточили в казематы, – оратор указывает на целый ряд фактов, красноречиво говорящих о том, что усилия этих людей, мужественно поднимавших голос протеста против угнетения народов кучками насильников-империалистов, не прошли бесследно, и никакими способами, никаким насилием никому не удастся вытравить из сознания народов преступность этой войны, несущей только разорение и страдания.

Переходя к начатой нами борьбе за мир, оратор говорит:

Мы можем скорбеть, что события не развиваются с такой быстротой, как этого нам хотелось бы, но «земля все-таки вертится!». Для отчаяния места нет. В России, молодой, некультурной, отсталой России, где произвол царского правительства давил особенно тяжело, знамя революционной борьбы развернулось раньше, чем в других странах. Мы выступили первыми. Но те же причины, которые толкнули наши народные массы на борьбу, действуют во всех странах, независимо от национального темперамента того или другого народа. И, раньше или позже, эти причины скажутся. Тот факт, что мы во время войны свергнули царя и буржуазию, тот факт, что в стране с 180-миллионным населением стали у власти те, которых еще так недавно называли кучкой, – этот факт, имеющий всемирно-историческое значение, навсегда врежется в сознание рабочих масс всех стран. И русский народ, восставший на земле жандарма Европы (так почетно титуловали Николая Романова), заявит, что со своими братьями, стоящими под ружьем в Германии, Австрии, Турции и т. д., он хочет говорить не голосом пушек, а языком международной солидарности трудящихся всех стран. Этот народ заявил громогласно, на весь мир, – что ему не нужны завоевания, что он не посягает на чужое достояние, что он добивается только одного: братства народов и освобождения труда. Этот факт не может изгладиться из сознания страдающих от тяжкого ига войны народных масс всех стран, и раньше или позже эти массы услышат наш голос, придут к нам, протянут нам руку помощи. Но если бы даже допустить, что враги народа нас победят, что мы погибнем; если бы нас, побежденных, придавила собою земля, если бы нас стерли в порошок, – все же память о нас будет переходить из рода в род и будить наших детей на новую борьбу. Конечно, наше положение было бы много лучше, если бы народы Европы восстали вместе с нами, и нам пришлось бы разговаривать не с генералом Гофманом и графом Черниным, а с Либкнехтом, Кларой Цеткин, Розой Люксембург и другими. Но этого еще нет, и ответственность за это не может быть возложена на нас. Наши братья в Германии не могут обвинять нас в том, что мы за их спиной вели переговоры с их заклятым врагом – кайзером. Мы с ним говорим, как с врагом, сохраняя всю нашу непримиримую вражду к этому тирану.