Фредерик Бегбедер - Я верую – Я тоже нет

Бегбедер: Это лобовое столкновение, случившееся в прошлом веке, в итоге открыло нам, что коммунистическая утопия проиграла утопии религиозной. Сегодня у нас есть тому доказательство. Проблема состоит в том, что религиозная утопия, в свою очередь, сталкивается с капиталистической утопией. Надо подчеркнуть, что христиане все же участвуют в праздниках компартий, в движении альтерглобалистов, в социальных форумах и пр.

Ди Фалько: В наши дни экстремисты всех мастей пророчат нам пресловутое «столкновение цивилизаций» как неизбежность. Что ты об этом думаешь?

Бегбедер: Мне кажется, это большая ошибка. В рамках каждой религии происходит столкновение между интегристами и прогрессистами. Значит, надо поддерживать внутри религий открытые течения в противовес радикальным.

Но я упрямо повторяю, что когда общество развивается и модернизируется, религиозный фактор отходит на второй план и перестает быть главной движущей силой. Мы это видели во Франции и – шире – в Европе в течение последнего столетия. Мне кажется, религиозная одержимость народов гораздо сильнее, когда они лишены другой пищи, когда они испытывают экономическое насилие, своего рода политическую подавленность, которые вызывают ощущение западного господства. Тогда терроризм становится для них единственным способом борьбы. Вот дополнительное основание, чтобы добиваться мира на Ближнем Востоке и помогать бедным странам, это один из путей ослабить разрушительные проявления радикализма. Мы уже не в XIX веке, когда христианство несло успокоение обездоленным всех стран, внушая им: «Смиритесь!»

Ди Фалько: Напомню тебе, что смысл вести Христа и Церкви побуждает добиваться сокращения разрыва между богатыми и бедными, то есть – сегодня – между Севером и Югом, ради того, чтобы на земле прибавилось справедливости и, как следствие, стало меньше насилия.

Бегбедер: Да, но у нас, среди западных христиан, тоже есть свои фундаменталисты. Некоторые из них даже заявляют, что религиозный терроризм – новое испытание, посланное нам Богом, и что сам по себе ислам – часть этих испытаний. Другие цепляются за мессу на латыни, упорно носят шелковый платок или бреют голову, – проявления пассеизма, выражение паники, вызванной изменением общества и нравов. Не стоит забывать и о еврейских интегристах. Мы полагаем, что нет ничего общего между всеми этими экстремистами, рассеянными по свету, но их роднит ортодоксальность, нетерпимость и даже дух насилия, которым проникнуты их идеи.

Ди Фалько: В Европе сейчас началось христианское пробуждение. Единственный его плюс, на мой взгляд, – не в том, что оно будто бы вызвано реакцией на недавнее массовое появление мусульман на Западе, как твердят медиа, но скорее в противодействии своего рода параличу, или спячке, в которую погружены христианские народы. Я рад, что заново открыта христианская весть с ее безграничным богатством.

Бегбедер: Наше богатство прежде всего – в нашей свободе: в том, чтобы женщины, например, имели право носить мини-юбки, не закрывали лицо, могли работать, чтобы супружеская неверность не становилась поводом для побивания камнями, чтобы я всю жизнь был волен съесть бутерброд с ветчиной без каких-либо проблем (как многие беарнцы, я просто помешан на колбасах, ветчинах, окороках и т. п. гастрономических изделиях!)… Список можно продолжить, распространяя мою мысль на все религии.

Поскольку настоящее положение вещей в духовно-религиозном плане создает больше проблем, чем дает решений, значит, надо биться за атеизм и светские принципы, так как сегодня эти ценности находятся под угрозой. И потому я, со своей стороны, проповедую глобализацию светского характера общества, благодаря которой со временем может быть обретено решение религиозных конфликтов. Мальро в конце концов оказался прав. XXI век – век духовности, но если продолжать так же стремительно двигаться по этому пути, XXI век оборвется в самом начале.

Бегбедер: Ты всю жизнь общался с людьми, ты видел, как менялось общество, и, конечно, заметил, что после мая 1968 года неуклонно шел процесс либерализации нравов. Сексуальное освобождение 70-х было воспринято с таким энтузиазмом, что в результате, видимо, началась своего рода гонка за удовольствием – бешеная, как никогда. Как ты относишься к этой эволюции? Что это: благо или зло?

Ди Фалько: Вряд ли возможен такой манихейский ответ. Если ответить на твой вопрос твоими же словами, полагаю, что результаты сексуального освобождения 70-х годов скорее отрицательны. Пора уже серьезно задуматься о последствиях, которые может иметь для молодых людей то, что ты называешь либерализацией нравов, бешеной гонкой за удовольствием. Как пережить этап отрочества в условиях засилья порнографии, всеобщий доступ к которой открывают журналы, фильмы, интернет, вот что меня тревожит. Крайне необходимо восстановить ориентиры для молодежи и вернуться к евангельским основам, способствующим развитию цивилизации любви. Любовь – лучшее, что есть в человеке, – проявляется и в его доброте к ближнему, и в любовных отношениях между мужчиной и женщиной. Конечно, романтизм зарождается одновременно с половым созреванием и пробуждением чувств, но если начиная с этого периода подросток воспринимает порнографические изображения как единственную информацию о сексуальности или даже просто усваивает представление, что «все возможно, как я хочу и когда хочу», то я опасаюсь, что это может пагубно повлиять на его взрослую жизнь и жизнь в браке.